И понеслись волнения и страсти...
Часть 5
Шесть часов вечера. Небо низкое, совершенно зимнее. Ноябрь. Я вышла из метро «Кропоткинская» и иду по направлению к бассейну «Москва». Там должен ждать меня ОН. И вот я ЕГО уже вижу. Идёт навстречу…
А перед этим был звонок: «У тебя есть купальник? А шапочка? Тогда быстрее приезжай. Метро «Кропоткинская…» И короткие гудки. Голос в трубке какой-то странный, взволнованный. ОН торопится говорить и как будто не допускает с моей стороны никаких возражений. Ну или промедлений… И ещё это повелительное наклонение – «быстрее приезжай», и совсем незнакомые, несвойственные ЕМУ нотки в голосе, решительные и даже, мне показалось, не побоюсь этого слова, властные.
А я и дóма-то оказалась совершенно случайно, забежала за какими-то справками. И вырвалась из дома просто чудом, но… вырвалась. Просто отодвинула от себя всё, что можно было и чего нельзя, и высвободилась. И понеслась…
– Как я рад, что ты пришла… Как я боялся, что ты не сможешь. Ну пойдём, пойдём…
ОН берёт меня за руку, так по-родному, так по-свойски прижимается ко мне боком. Ничего больше не говорит. Идём рядом. ОН, действительно, очень взволнован, и это передаётся мне. В себя я прихожу, только когда через несколько минут оказываюсь в женской раздевалке бассейна и облачаюсь в купальный костюм и резиновую шапочку, которая, кстати сказать, совершенно безжалостно прижала к черепу мою шевелюру, обозначив некоторую скуластость лица и выдвинув на первый план нос, прежде, без шапочки, по-моему, вовсе не выдававшийся настолько вперёд.
И на это бы всё абсолютно наплевать, если бы, случайно увидев своё отражение в зеркале, я не подумала о том, как жаль, что вот сейчас ОН увидит меня такой простоватой, непривлекательной. Однако я даже не успела приуныть по этому поводу, потому что ровно в следующую секунду открылась какая-то из дверей раздевалки, и за узким коридором, отделявшим раздевалку от самого́ бассейна и не имевшим потолочного перекрытия, я увидела голубую дорожку с пловцами и тут же мгновенно и безошибочно узнала издали ЕГО плывущую голову. Я не знаю, как и почему я ЕЁ узнала, но это совершенно точно была ЕГО голова, какая-то особенно круглая, родная. И ЕГО же правая рука (левую мне почти не было видно). Эта длинная и тоже родная правая рука ловко рассекала серо-голубую воду дорожки и немного опережала ЕГО плывущую голову.
Дверь успела захлопнуться, а по мне, по всей, оттого что я ЕГО увидела, тёплой струёй распространилась радость, растекаясь по самым отдалённым и забытым уголкам моего тела и души. Но эта радость, всколыхнув меня и на мгновение возвысив, тут же сбросила вниз, в сегодня, в то, что было сейчас. Я вдруг как бы опомнилась и поняла, что происходит на самом деле: Господи, ведь мы же так долго будем рядом друг с другом почти обнажённые… Что там этот купальник и злополучная шапочка… Да, конечно, здесь такие, почти обнажённые, все. Но у других совсем другие задачи, они пришли сюда потренироваться, укрепить здоровье, может быть, сбросить один-другой килограмм веса или просто расслабиться. А у нас – свидание. Я даже скажу больше – эротическое свидание (в Ожегова, правда, я так и не заглянула). Но я не говорю, что это плохо. Я просто не понимаю, каким удивительным образом мне это не пришло в голову несколько раньше… Почему я примчалась в бассейн по ЕГО первому зову, не задав ЕМУ ни единого вопроса. Как девчонка… Как дурочка…
У меня зашумело в голове. Я присела на лавку, почему-то оказавшуюся поблизости. Не помню, сколько минут я провела на этой лавке, но помню, что в голове моей в это время творилось что-то невероятное…
– Ну ладно. Иду. Отступать некуда. А почему отступать? И чего это я так испугалась? Ведь это же ОН. А ведь я не знаю, не видела, не встречала никого на свете лучше ЕГО…
– А почему меня лихорадит? А почему во мне всколыхнулся холодок беззащитности? Пусть и всего на несколько мгновений, но ведь всколыхнулся же….
– Беззащитности? Перед кем? Или всё-таки перед чем? Да, конечно, перед чем. И я хорошо знаю, перед чем… Перед одной моей, только моей, ни единому человеку на земле неизвестной тайной, уже немало лет загоняемой мною вовнутрь и сокровенно и невинно живущей там, в самой глубине моего существа.
И ещё сказать, тайна эта со всех сторон окружена и сдерживается рядами безукоризненно правильных и прос-таки стерильных «нельзя», «не надо», «невозможно», «недопустимо», «недостойно», «грешно» и ещё, и ещё, и ещё… И если бы я относилась к этим словам пусть сколько-то, хоть отчасти с сомнением или с пренебрежением… Так ведь нет, нет и нет… Я в полной мере и очень глубоко осознаю всю их правильность и непоколебимость.
– Так что же мне делать? Можно мне, Господи, назвать всё это по имени, хотя бы для самой себя?
– Нет? Тогда (только я сначала наберу воздуха в лёгкие) я хоть назову этого человека, который там плавает на голубой дорожке и очень-очень ждёт меня… Я хоть назову его, как мне хочется, как я чувствую…
– Тоже нельзя? Ну тогда я просто выдохну это запретное, но такое сладостное слово, и мне полегчает. Только выдохну…
Выдохнула. Никто ничего не заметил и ни в чём меня не заподозрил. Но мне не полегчало…
Вот в таком смятении чувств, с такой сумятицей (моя свекровь такое называет бусорью) и, стало быть, с такой бусорью в голове, не помню даже в какой момент, я вдруг поднялась и пошла по тому самому узкому коридору, о котором уже упоминала. Резкая волна холода, сразу обдавшая и окутавшая моё тело, быстро отрезвила меня. Я тут же поняла, просто физически, просто всем своим кожным покровом почувствовала, что этот коридор под открытым небом не что иное, как коротенький кусочек предзимней Москвы с порывистым ветром и температурой воздуха ноль градусов, ну или плюс один. Я сразу заторопилась к лестнице, ведущей вниз, которая благополучно погрузила меня в показавшуюся совершенно тёплой водяную массу бассейна. Делаю несколько движений в воде и поднимаю голову вверх. Подняла голову, и увидела небо, и залюбовалась им. И долго ещё я не смогла бы оторваться от этого неба, если бы вдруг не почувствовала рядом ЕГО. Сердце моё тут же отреагировало – сильно заколотилось. Я немного отплыла, обернулась и увидела ЕГО лицо. И сразу успокоилась… Оно было совершенно смешное, даже немного нелепое, тоже скуластое. И такое милое, милое при этом, улыбающееся…И ОН был в такой же, как у меня, куцей синей резиновой шапочке…
Какая же ерунда эта моя и ЕГО скуластость, и наши куцые шапочки, и даже мои очень серьёзные мысли и страхи, так целиком и полностью владевшие мной только что, в раздевалке. Над нами было такое удивительное, такое необыкновенное небо, всё в звёздах, всё просто-напросто в алмазах… Ну да, в буквальном смысле небо в алмазах… А то, низкое, предзимнее, ноябрьское, куда оно подевалось? А-а-а, вот в чём дело… Это прожекторы, вон они… Всё понятно. Это они высветили и так преобразили небо. Но нет, не только они, а ещё и свет, исходящий из ЕГО глаз, таких же серо-голубых, как наша водяная дорожка, и свет всего ЕГО замечательного лика, улыбающегося, нет, нет, лучащегося…
ОН подплыл ко мне ближе. И мной вдруг стала овладевать долгожданная и очень желанная свобода. Я будто услышала, прямо-таки услышала, где-то за плечами и за спиной шумок и шуршание стремительно покидавших меня сомнений, страхов и угрызений совести. И во мне снова зашевелилась совсем было забытая радость, та самая, блаженная, которую я испытывала когда-то давно, в наши первые встречи.
Мы поплыли вперёд. А сверкающие, колкие, холодненькие алмазики сыпались и сыпались с неба и оседали на коже. Я даже ловила их ртом и глотала. Это были первые в этом году снежинки. Мы доплыли до бортика бассейна и остановились. Он повернулся ко мне: «Боже мой, как мало у нас времени… Ну иди же сюда, иди ко мне, милая…» ОН протянул руки, и я как-то мгновенно оказалась в них, не успев ни отпрянуть, ни проговорить что-нибудь. И именно в этот момент я услышала странный, громкий, короткий звук, похожий на звук пастушьего рожка. Это был, как оказалось, гудок – такой своеобразный сигнал, возвестивший об окончании сеанса заплывов.
А ОН только успел коснуться губами моего, наверное, очень разгорячённого лица и осторожно опустил меня в воду. Я поплыла к выходу. Я ни разу не оглянулась.
Как странно, ведь я уже давно замужняя женщина. И у меня пятилетняя дочь. И я закончила университет. А ведь всё ещё не очень-то взрослая. Я знаю любовную лирику многих времён и народов. И немало что наизусть. Я познакомилась с затейливыми романами европейских писателей, от которых наши русские классики долгое время дружно меня ограждали. Мопассан.. Золя… Другие. – Не впечатлило. Не оказало воздействия. Не повзрослела всё равно.
И вот я иду сейчас с НИМ из бассейна, рука об руку, рядом. И внутри меня звучит и звучит непрерывно: «Боже мой! Как мало у нас времени… Ну иди же сюда, милая!» И я чувствую ЕГО длинные и крепкие руки в воде, и горячее дыхание, и волнение каждой клеточки моего тела и каждой клеточки духа. Но я не могу поднять на НЕГО глаза и сказать ЕМУ что-нибудь просто и вразумительно… Не взрослая совсем…
А ОН этим вечером говорит и говорит, как никогда прежде. И что последнее время на НЕГО часто нападает тоска, с которой ОН не в силах справиться. И что ОН то и дело звонит мне, потому что ЕМУ кажется, что при одном звуке моего голоса ЕМУ становится легче (мне тоже всегда так кажется по поводу ЕГО голоса), но никто не подходит к телефону.
– А сегодня, слава Богу, я тебя застал…
– Я не должна была быть дома. Я забежала днём случайно, по делам новой квартиры.
– Нет, нет, не говори этого ничего. Ты просто почувствовала, как крайне ты мне необходима. Ты всегда необычайно тонко чувствовала. Я помню это ещё с тех пор…
И ОН говорит ещё что-то.
А я иду молча, и в моём мозгу тикает: «Ну иди же сюда, иди ко мне, милая…» И я почти не вникаю в то, что ОН говорит сейчас, это как бы скользит по поверхности моего восприятия.
– Я ничем не обидел тебя?
Услышала. Молчу. Мотаю головой. «…Иди сюда, милая. Иди же…»
И всё-таки, как трудно смотреть ЕМУ в глаза в эту минуту. А как трудно будет сегодня вечером дома… Не взрослая пока ещё…
– Ты знаешь, я всё хочу у тебя спросить…
Внутри меня что-то ёкнуло и повеяло холодком. Какое-то нехорошее предчувствие…
ОН останавливается. Я тоже. Вскидываю на НЕГО глаза. Что ОН скажет? Лучше не говори. Не надо. Не говори же…
Но ОН говорит. ОН спрашивает:
– Мы будем всё-таки вместе? Это возможно? Я бы мог…
Дальше ещё слова, но я их не слышу.
О чём это ОН? Но ведь не о разводах же наших? И не о том, что мы поженимся…
Не поняла. Не разобралась. Промолчала. Тупая. И ведь снова не взрослая…
Мы идём дальше по скверам малого бульварного кольца. Летящие по воздуху снежинки на наших глазах при соприкосновении с землёй превращаются в бесцветные капельки дождя, и только слегка побелела ещё почему-то до сих пор зелёная трава газонов да редкие, каким-то чудом сохранившиеся на ветках неопавшие листья. «Из летних листьев разве сотый, // Блестя осенней позолотой, // Ещё на ветви шелестит» , — проносится в моём мозгу. О-о-о, стихи… Это хороший знак.
Вот бы идти и идти по этим полупустынным скверикам долго-долго, любуясь припорошённой легким снежком травой и стоящими по обе стороны старыми, нет, нет, старинными, чудесными, породистыми домами, которые сейчас при тусклом вечернем свете выглядят гораздо интереснее, чем днём.
Вот бы идти и идти… И чтобы эти аллеи всё бы длились и продолжались… И чтобы не сворачивать к метро. А внутри меня всё звучало бы и звучало это «ну иди же ко мне, ми-и-ла-а-я»…
ОН идёт рядом, ОН сегодня такой странный, всё чем-то делится со мной, о чём-то говорит, спрашивает.
Как бы ни с того ни с сего я вдруг обращаю внимание на много-много опавшей листвы, слева у дороги, прямо целый огромный ворох. Глядя на него, я вспомнила, как в детстве любила в лесу разгребать ногами сухие осенние листья, а потом снова подгребать их и с размаху всем телом, точнее, всем небольшим ещё тогдашним тельцем, плюхаться в эти шуршащие, шевелящиеся кучи… И так с удовольствием вдыхать вкусный, холодный воздух, весь пронизанный осенними, хочется сказать, хотя и нет, кажется, такого слова, блескучими лучами солнца… А ещё горьковатым запахом рябины, то здесь то там торчащей красными кистями на голых, почти безлистых уже ветках, и острым запахом то ли позднего гриба, то ли уже начавших подгнивать снизу опавших листьев и травы.
И вдруг без всякой видимой причины или связи с чем-нибудь я как-то совершенно неожиданно почувствовала, что мне становится хорошо и спокойно. И в эти самые несколько благословенных минут на меня откуда-то снисходит полная ясность, снисходит внезапно и непредвиденно, и именно ясность, ничто иное. Я начинаю понимать, что сгустилось вокруг нас в этот ранний осенний вечер, в его последние полтора-два часа… Я начинаю понимать, чем было пропитано воспалённое пространство нашего общения, нашей сегодняшней особенной близости…
Я восстанавливаю, воспроизвожу, что ОН говорил, вернее, что хотел сказать, потому что слова ЕМУ явно не давались, и ОН с трудом расставлял их друг за дружкой.
Восстанавливаю, реконструирую то, что я не услышала, во что сразу не вникла по случайной ли небрежности или увлечённая тем, что звучало внутри меня… Восстанавливаю… И вот что получается.
Всю дорогу, пока мы шли от бассейна, ОН пытался донести до меня мысль, что где-нибудь ведь должно же быть место, в котором мы время от времени оставались бы наедине. Где мы могли бы быть вместе… Это место надо чтобы было у нас непременно. И ОН сказал, что мог бы… ну что ли… найти такое место. Этот глагол в сослагательном наклонении «мог бы» я помню точно, а вот остальное всё как-то невнятно. ОН был сбивчив, искал слова́ и не находил их и тем не менее какие-то слова говорил, и, как я теперь понимаю, все они по существу сводились к тому, что ОН хотел бы… ну как это называется… ну… снимать, наверное, для нас квартиру. Вот о чём велась речь, хотя никакой конкретной речи об этом не было. Просто в минуту моего вдруг озарения будто кто-то свыше надиктовал мне перевод ЕГО косноязычия на язык бытовых измерений. И стало всё ясно. Да, да, ОН хочет быть со мной… Реально. Физически… Быть вместе.
Ну и что же здесь такого страшного или очень уж мудрёного?
…Знаешь, хватит отгораживаться от жизни и всему предпочитать свой собственный воображаемый мир, мир из фантазий, мечты, флюидов, тончайших нюансов, страхов, догадок, тайны, идеалов и табу, множества табу…
Быть вместе… Наедине… Реально быть близкими… Так ведь и я этого хочу, чего греха таить… Но как? И что делать со всем остальным? И всеми остальными? И где? Ах да, снимать квартиру… Чужую… С чужими розочками на обоях, с чужими половицами у дверей, с чужими горшками комнатных растений на подоконниках… Как же надо превозмочь себя, чтобы войти туда с НИМ… А уходить, уходить-то вообще немыслимо… Уходить – мука невообразимая. Господи, а если ещё, уходя, встретить кого-нибудь на лестничной площадке? Как смотреть ему в глаза? А людям на улице? А домашним своим? И что потом? И как жить дальше?
Да нет же, какое счастье, что в тот самый момент, когда ОН пытался пробиться ко мне со своей тоской и со своим пылом, я действительно, на самом деле ничего не услышала, не поняла, и мы так естественно, так лихо пронеслись, проскочили мимо реальной лексики, мимо бытовых подробностей, мимо обстоятельных разговоров, недопониманий, кривотолков, обид…
Но ведь и слава Богу! И может быть, именно это и есть хорошо. По мне, эта ЕГО мешанина, сумбур, недомолвки, мучительный поиск слов, чтобы не обидеть, не опошлить, чтобы не покоробило, по мне, это всё лучше другого, не знаю, правда, чего именно, но чего-то, что могло бы быть…
Ну не взрослая я ещё, несмотря ни на что, не взрослая… И какая уж есть…
…А между тем мы уже около метро. Остановились. ОН наклоняется ко мне и прикасается своим лбом к моему лбу. А я не закрываю глаза и вижу вдруг, что у НЕГО очень гладкие, ровные щёки… Надо же! ОН сбрил свою бородку! А ещё – ОН губастик. Я никогда не замечала этого… Особенно верхняя губа, такая крупная, красиво очерченная…
Слышу, как ОН долго носом втягивает в себя воздух. Шепчет тихонечко: «От тебя очень хорошо пахнет…» А я испуганно: «Чем?» А потом тоже шепчу, быстро и как бы оправдываясь: «Я не душусь, вообще не душусь, не подобрала ещё запаха, не научилась пока…» – «Ну и не надо. Это тобой пахнет… Жутко вкусно».
ОН снова втягивает в себя воздух носом, теперь такими маленькими ровными порциями. А я рассматриваю ЕГО нос – всегда прямой и правильный, он кажется почему-то здесь, в непосредственной близи, немного курносым…
А мы, однако, освоились в этом крошечном пространстве наших «и щёк… и губ, и глаз» , и ещё носов. И ещё взволнованного, горячего дыхания… А снаружи, и это мне кажется немаловажным, всё выглядит совершенно безобидным и даже вполне пристойным. Нет, правда, стоя́т два человека, прижавшись друг к другу лбами, и что-то друг другу нашёптывают. Ну чудаки, что поделаешь…
И тем не менее пора как-то это всё завершить. И причём как-нибудь бы так, нерезко. И тут, по-моему, очень кстати мне в голову приходит одна школьная история, дурацкая, конечно, а я, как будто только и ждала этой возможности, начинаю рассказывать её, вернее, нашептывать.
«Знаешь, это насчёт того, что я никогда не душусь, – говорю я тихонечко. – В пятом классе математику у нас преподавала Марь Петровна, директор школы…» Дальше говорю уже несколько громче: «Такая большая, несколько старообразная дама, с кружевами, воротничками и воланами…» И уже совсем нормальным голосом: «Так вот, однажды она вошла в класс и так же, как ты сейчас, стала носом втягивать в себя воздух». Лбы наши как-то сами собой рассоединились. Стоим ещё близкие, но уже уходящие друг от друга. И я продолжаю: «Втянув в себя носом воздух, директриса сказала тогда, что ей кажется, будто кто-то из нас очень сильно надушился…» Я перевожу дыхание, делаю шаг назад, как бы пятясь, и заканчиваю: «Ну так вот, дети, запомните на всю жизнь, в народе нашем верно подмечено: кто много душится, тот дурно пахнет…» И тут мы с Марь Петровной обе замолкаем.
«Ну вот видишь, – это уже ОН мне, – и я об этом… Тебе не надо душиться, и директриса твоя права...»
Мы стоим друг против друга, в самом центре Москвы, у метро на площади Маяковского. Два неприкаянных, два очень близких, два очень несчастных человека. Нам впору бы плакать, но мы оба улыбаемся. Мы оба грустно улыбаемся…
Ну ещё немного, чуть-чуть, ну ещё секундочку я побуду с ТОБОЙ, посмотрю на ТЕБЯ…
Ну и всё. Отворачиваюсь и медленно бреду к метро. ОН не бежит за мной, как когда-то по улице Грановского. ОН на сей раз кричит мне. Я слышу этот крик: «Я не прощаюсь с тобой!…»
Может, мне это послышалось? Игра воображения? Слуховые галлюцинации? Да нет, голос ЕГО снова догоняет меня: «Я-а-а не проща-а-а…»
А я прощаюсь. И ТЫ это понял… по моим глазам, по тому, как я длила секунды смотреть на ТЕБЯ. Нет, не навсегда прощаюсь… Я надеюсь, я даже знаю, что не навсегда. И очень хочу, чтобы не навсегда… Но я прощаюсь. Надолго… Но об этом потом… А теперь я откладываю в свою долговременную память сегодняшнюю холодную осеннюю площадь Маяковского, и нас на ней, и два наших скрестившихся лба. У меня вообще очень своеобразная эта долговременная память… И тоже очень странное воображение, готовое при случае мгновенно зрительно воссоздать любые мелочи, всякие эпизоды, различные картинки из моего прошлого. Ведь вот толькó что, всего ничего тому назад, у меня в мозгу нежданно-негаданно ожил, причём как новенький, пустячок пятнадцатилетней давности с моим допотопным пятым «б» и такой же допотопной Марь Петровной. И этому самому эпизоду, пустячку, пришлось стать как бы заключительным аккордом бесконечно трудного, но невероятно важного дня моей жизни. Этим простеньким воспоминанием закончилось моё сегодняшнее свидание с НИМ… Нет, нет, не последнее, но такое сложное и такое перенасыщенное всем чем угодно: и безысходностью, и тоской, и жгучими парами страсти, и горечью греха, и запахом настоящей близости, и страхами, и стыдом, и нежностью…
Однако же чего-то, и, возможно, даже самого главного, я не называю. Не назвала. Хотя чувствую его всем своим существом… Не могу сформулировать… Не даётся… Оставляю на потом, на сегодняшнюю ночь, всё равно не уснуть…
…Дома тепло и чисто. Вкусно пахнет ужином. И болтает, и обнимает меня маленькая девочка с чёрными завитушками. Я понемногу расслабляюсь, успокаиваюсь.
Пришёл Дэ. Говорит, что в конце недели мы уже можем переезжать. Ну в конце-то недели это уже слишком. Но в скором времени вполне возможно. Вот и какое-никакое решение вопроса: ОН будет звонить и совершенно естественно и по вполне уважительной причине не будет заставать меня дома. А я беру тайм-аут. Вот тогда-то, может быть, всё и расставится по своим местам. А пока… я ещё… ну, скажи, скажи своё коронное, ну напиши сюда своё это не взрослая, этот свой навязчивый рефрен. Есть, в самом деле, что констатировать или, пуще того, чем гордиться…
Этой ночью, как и прогнозировала, поспать не удалось. Вообще со мной бывает такое, когда переутомлюсь или когда стихи нахлынут… Нет, этой ночью я не писала стихов. Я думала. Думала напряжённо и здраво, не витая в облаках и без волнения в крови, почти без волнения.
Мне кажется, я этой ночью делала одну за другой попытки проникнуть в глубь происходящего, и это мне, может быть, кажется, даже удавалось. Я начинала понемногу взрослеть, как это ни смешно звучит. И как ни самонадеянно…. Во всяком случае, я поняла то самое, для чего вечером так долго не находила слов. Я поняла, что происходит между нами, происходит и когда мы на расстоянии, и особенно когда приближаемся друг к другу… Так вот, я поняла, что между нами какая-то невероятная связь, скорее магического свойства, чем какого-нибудь иного. Я нашла это слово, точнее, я случайно наткнулась на него и поняла, что оно то самое, так долго ускользавшее от меня, так долго не дававшееся. Притяжение… Непреодолимое, непостижимое притяжение, имеющее огромную силу, потому что оно сметает со своего пути всё, что было и до, и после, и наряду с ним – и главенствует, и верховодит, и всем распоряжается, и даже бесчинствует… При всём том оно неподвластно ни логике, ни здравому смыслу… Это неразумная, гибельная сила, и мне с ней не справиться.
Ещё я многое поняла про себя. Например, что мне очень нравится, разумеется, на подсознательном уровне, но как-то очень нравится, быть вполне хорошей и правильной. …Изменить мужу? Нет, нет, это не про меня… Стать любовницей женатого человека? Боже мой! Это просто невозможно… Это дурно, безнравственно… Вообще кощунственно.
А в течение уже многих лет каждый день, будучи замужем, думать о другом человеке, помнить, как ОН говорит, дышит, двигается, как ОН смотрит на меня, прикасается ко мне… А теперь иногда видеться с НИМ… Тайно. Никому ничего, ни полсловечка об этом… И всегда не сознаваться себе, и всё-таки ждать ЕГО звонка, и волноваться при звуке ЕГО голоса в трубке. А это как?
Ну да, конечно, можно кое-что сказать и в своё оправдание. Ну, во-первых, отношения у нас, по крайней мере, до самого последнего момента, были совершенно платонические, можно сказать, непорочные, но опять-таки, исключая самый последний момент. Можно объяснить это протестом против удавки быта… И ведь главное, никому от этого никакого вреда… А все свои обязанности и я, и ОН выполняем, а я, может быть, даже перевыполняю… И вообще, что касается меня, то не исключено, что здесь много из области поэтических фантазий. И, конечно, я никогда не перейду за рамки дозволенного…
Стоп! Но ведь перешла же… Нет? А свидание в бассейне? Ну извините, это уже настоящее эротическое свидание, насыщенное и перенасыщенное чувственностью (в Ожегова я уже взглянула, на этот раз не поленилась). Одно то, как я понеслась на это свидание, просто полетела на крыльях… И какое подлое (О! Какое чудесное…) электричество пронзило меня всю от пяток до корней волос, когда ОН взял меня в воде на руки и прижал к себе. И как мне было легко, блаженно в его руках!
А когда мы потом шли по бульвару, и я мало что соображала и мало во что вникала, в какой-то момент я всё же слышала, что ОН сказал, что я ничуть не изменилась с тех наших времён, что ОН думал, что так не может быть, что ЕМУ даже кажется иногда, что я несколько преувеличиваю про мужа и дочку. Это была, конечно, шутка…
Но если вдуматься, о чём это ОН? О моём, ну так скажем, целомудрии, не иначе. Но тогда, в те наши времена, мне было семнадцать, и то, что в семнадцать было обаятельно и симпатично, может быть, теперь, в двадцать пять, когда моя дочка ходит уже в старшую группу детского сада, теперь эта моя инфантильность просто нелепа.
Меня бы украсили сейчас немного опыта, немного лукавства, женская чуткость, интуиция, способность понимать и делать шаги навстречу… И может быть, даже что-нибудь из искусства обольщения… Ну да ладно, это я уже слишком… Это совсем из другой оперы, не про меня, да и не про НЕГО тоже…
И всё-таки, почему же на самом деле во мне до сих пор столько всего этого, того, что должно было уже куда-то подеваться, рассосаться, испариться… Я имею в виду инфантильность, наивность, трепетность, стыдливость, чистоту помыслов, наконец. Ведь это же всё есть во мне, ведь я же нисколечко, ну даже ни капельки не притворяюсь… Почему это всё во мне задержалось?
Наверное, я так подумала этой ночью, потому что я довольно долгое время была незыблемо верна Дэ, а женщина, которая живёт серьёзной, трудной и добросовестной жизнью, когда у неё полон рот работ, забот и хлопот, а также магазинов и аспиринов, и вечных градусников, и горчичников, и пропасть ещё всяких других проблем – такая женщина неминуемо верна мужу. И между прочим, как это ни грустно, любому. И неминуемо целомудренна, то есть фактически невинна и чиста. И при определённых условиях это может продолжаться долго, даже всю жизнь. Но если иметь в виду именно такое целомудрие, то в нём никакой нет моей особенности или заслуги. В Якутске я видела немало таких замужних тёточек, бесконечно занятых мужьями (иногда отнюдь не положительными и даже пьющими) и детьми и никогда не знавших других мужчин, и, по правде говоря, очень хороших и правильных тёточек. И я, было, пошла по их замечательному пути, но… вот свернула с дороги. В бассейн.
…За окошком ещё совсем темно, но что-то едва уловимое, может быть, просто очертания крыш, оконных рам и подъездов, ставшие вдруг более чёткими, предвещает скорое хмурое утро. Надо немного вздремнуть, ведь завтра, вернее, сегодня уже, на работу.
…Ну иди же сюда, иди ко мне, милая… Сознание слабеет, туманится. Плыву… А всё-таки, как мне было особенно хорошо и радостно в ЕГО объятье… Какая свобода! Какое раскрепощение! А лёгкость?! Откуда она только взялась? И почему я вдруг так мгновенно очутилась в ЕГО руках?
В голове всё снова путается… А, ну да, я совсем забыла, это подъёмная сила, которая равна… Чему равна? Равна весу жидкости, вытесненной телом. Ведь это же бассейн, кругом вода… Вот в чём дело… Вот почему я легко и быстро очутилась в ЕГО руках…
И хорошо, кстати, что я хорошо училась в школе, физику помню… Всё поняла… Засыпаю… Почему-то со сном борюсь…
…Ну иди же ко мне, милая… Да нет же, не иди… Отдыхай лучше. Засыпай… Усни.
А это что? Какие-то тревожные, резкие звуки… Что-то трещит по швам… Беспокоит…
Да это будильник.
…Вставай, пробил час! Вставай, вставай, дружок…
Встаю, куда деваться…
…С работы вернулась рано. Слава Богу, утром послали в местную командировку, я быстренько со всем сладила, и вот уже дома. Вчера был сложный день, да и ночь бессонная. Дома пока никого. Посплю чуток.
Звонок по телефону.
Я не сомневаюсь, что это ОН.
– Знаешь, не спал вообще. Всё думаю о нас.
Я молчу.
– Не молчи. Но спасибо большое, что ты дома…
А ведь дома я снова случайно… Ничего не объясняю. Что-то в этом роде уже было вчера.
– Ты откуда звони́шь? Из автомата?
– Ну да… А что, шумно?
– Да нет… Я просто…
Мне так тепло под пледом, и, если бы не ОН, я бы уже спала. Но голос у НЕГО такой родной, не говоря уж о том, что как и всегда замечательный… Пусть говорит что-нибудь, что хочет. Пусть говорит…
И ОН говорит:
– Я всё пытаюсь разгадать, почему ты была вчера такая?
– Какая?
– Ну… Нет, нет, очень хорошая… Как всегда, даже лучше… Но что-то в тебе было особенное, незнакомое мне… Временами какая-то рассеянность, что ли… или что-то другое, я не подберу сло́ва…
– Да нет, ничего такого…
– Понимаешь, то ты была мне невероятно близка, как никогда близка, а то бросала меня, куда-то уносилась, отсутствовала… Подолгу, целыми минутами…
– Ну это ты всё нафантазировал…
ОН меня не слышит. ОН хочет разобраться в неразберихе моих волнений и наитий, в полутонах моих ощущений и страхов, в этом запутанном клубке сомнений, настроений и желаний… В этом лабиринте, по которому я сама блуждаю вслепую, и сама почти ничего не понимаю. А ЕМУ с этим вовсе не справиться. Нéчего даже пытаться. Но ОН пытается:
– Может, я тебя обидел чем-то, ну ненароком, неосознанно как-то, нечаянно? Этого бы мне не хотелось больше всего на свете…
– Да нет же…
– А-а-а, вот в чём дело… Бассейн… Как я сразу не догадался? Как я об этом не подумал? Ведь ты очень восприимчивая, ты всё чувствуешь…
– Ну и что? Причём тут бассейн?
– Да ведь он построен на месте Храма Христа Спасителя. Ну… который когда-то взорвали большевики. Так безбожно, безжалостно…
О разрушении храма я, конечно, слышала, но почему-то никак не связала это со вчерашним свиданием нашим в бассейне «Москва».
– Знаешь, когда строили бассейн, я была в Якутске, и в моём представлении бассейн этот с храмом ну никак не связан. Как-то получилось не связать… Стыдно, конечно. Чурка я, да?
Но ОН не понимает, о чём я, и продолжает:
– Нет, не говори ничего… Ты не хочешь обидеть меня, я знаю… Но нам всё-таки надо было пойти хоть в бассейн ЦСКА… А я поспешил, я просто живу тут поблизости, в Коробейниковом переулке… Непростительно поспешил… А ты ведь знаешь, я тебе говорил, что когда вдруг затоскую, мне трудно с собой справиться, и вот именно тогда я забываю о более важных вещах… Вот и сейчас, я вторгся в твою, как мне всегда кажется, очень милую налаженную жизнь и радуюсь, что застал тебя дома, и докучаю тебе, как назойливая муха. …А что ты сейчас делаешь, если не секрет?
– Я прилегла. Я тоже ночью не спала. Только чуть приспнула – и будильник…
– Вот видишь, мы оба маемся… А сейчас я ещё мешаю тебе подремать… Ну прости меня… И засыпай… Но не забывай обо мне… Помни. Я не прощаюсь с тобой…
В трубке раздались короткие, сиплые, бездарные гудки.
| Назад | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | Вперед |
