И понеслись волнения и страсти...
Часть 9
Проходят дни, недели, месяцы; прошёл уже год со дня последней записи в этой тетради, идёт следующий, а «всё руке недостаёт отваги, // чтобы пробиться к белизне бумаги // сквозь воздух, затвердевший над столом»[1]. И дело совсем не в отсутствии времени – его всегда было в обрез. Дело в том, что со мной произошло что-то невероятное, по правде говоря, случилась беда, я оказалась на краю пропасти, и нет рядом ни куста, ни соломинки, за которые можно было бы ухватиться. И некому поплакаться, и никакой возможности попробовать разобраться во всём, выговориться… Слова, обыкновенные простые слова, чтобы поразмыслить в дневнике, чтобы облегчить душу, так эти слова прос-таки не даются мне, бегут от меня, разлетаются в разные стороны, а я немею и как бы даже стесняюсь призывать их, соединять друг с дружкой, добиваться от них уступки.
Надо бы, надо бы, просто необходимо собраться с духом, да всё не с руки. Вот только стихи и спасают. Весь год пишу и пишу, и моя старинная папка, которая живёт в тайнике письменного стола, значительно увеличилась в объёме. А ещё, случается, пишу вирши – опусы ли, бредни ли – не знаю, право, как их назвать поточней, так вот они срываются сами прямо с моих уст, выпархивают впопыхах, ненароком, такие, по правде сказать, совсем неуклюжие, небрежные, косноязыкие… Но, тайные мои, мои болезные, я уверена: вы неподсудны…
И вот что мне сию минуту приходит в голову: вы-то и подможете мне, я не буду ни о чём, что произошло в этом году, повествовать в дневнике, не буду ни сокрушаться ни по какому поводу, ни горевать, ни анализировать. И поскольку вам, опусы мои, мои бредни, всё равно не место в той тайной папке «Стихи – стихи», то давайте-ка я перепишу вас сюда, в дневник, и при прочтении этого, когда бы то ни было, всё будет, всё окажется в высшей степени откровенно, живо и понятно, и не нарушится связь предыдущего с последующим.
И вот с чего начинаю, с чего началось:
Ни крика, ни вздоха.
И губы сжаты.
Мне плохо, мне плохо
– Сама виновата.
Ничто не обходится
Запросто, даром.
– Потом кто-то молится,
Кто-то рыдает…
А мне за слабости
И прегрешения
Господь посылает
Опустошение…
Сломлена воля.
Движения скованы.
Не чувствую боли,
Не чувствую холода.
Скорее забыться…
Скорее, скорее!
Не шевелиться
И только грезить…
И снами заполнить
Все клетки, все поры,
Чтобы не помнить
Возню, разговоры…
Как мы
невлюблённые
Иль
разлюбившие,
Ненакалённые
Или остывшие,
Как мы от бессилия
Просто и быстро
Топтали, гасили
Чудесные искры
Влеченья, блаженства,
Доверия, нежности…
От несовершенства
И от небрежности…
И прятались в норы,
Трусливо прятались,
И были затворы,
Но не было святости,
И оба мы,
вместе,
Мы вместе сфальшивили.
Испортили песню –
Другой не сложили,
И стали запальчивой
Плоти
мишенью.
– Я даже не плачу
В изнеможенье…
Мне плохо. Мне страшно.
И так нестерпимо,
Что это, вчерашнее,
Непоправимо…
А это покаянное, пессимистическое:
Я изменила тебе осенью.
Вокруг кружили листья жёлтые.
В ладонях
оттиски бессилия
Беспомощно разжатых рук…
Я изменила тебе осенью.
И, словно музыка прощальная,
Звучал прибой ветвей немолкнущий,
И перехватывало дух.
Ленивым абажурным пламенем
Дома горели в отдалении…
И мне казалось:
наши тени
На судорожных стёклах пляшут.
Мне было холодно и страшно…
А где-то волны разбивались
На мелкие седые брызги,
И гибли пылкие надежды,
И ожиданья, и мечты.
Дождь моросил слепящей пылью,
Не обещая больше ярости…
Сверканье торопливых молний
Осталось где-то позади
И стало летом прошлогодним.
Я изменила тебе осенью,
Когда размытые дороги,
Не призывая к горизонту,
Устало стыли в берегах…
Я изменила тебе осенью,
Чтоб не забыть за зиму долгую,
Как мне однажды
снилось солнце
В твоих забившихся зрачках.
Теперь длиннющее, аналитическое и совсем безнадёжное:
Надо мною бушует эпоха,
Озорует и тешится власть…
Хорошо это всё или плохо?
– Я не знаю, но мне наплевать…
О! Гораздо труднее задачу
Мне сегодня решить предстоит:
Мы – любовники… Что это значит?
Что в себе это слово таит?
Это звучное, странное слово
Мне так трудно произносить –
Слишком зыбко оно, слишком ново
И далёко от слово любить…
Я не знала его, вчерашняя,
Целомудренная и сильная.
Это символ чего-то страшного,
Что засасывает, как трясина…
На поверхность всплывают слабости,
Там дремавшие где-то глубо́ко:
Любопытство, кокетство, тщеславие –
Компоненты греха и порока…
Да, любовники… Трезвые люди.
– От себя не уйти и не спрятаться.
Мы, наверное, скоро забудем
О волненье, о духе, о святости…
И, встречаясь по-деловому,
Будем так же страстям предаваться…
Каждодневный, обыденный омут
– В нём надежды, мечты растворятся…
И останутся только потребности
И реальное их воплощение,
Как дары унизительной трезвости,
Плоти дьявольской искушение.
Мы к тому же по вкусу друг другу.
Разве мало? О! Разве не хватит
Для того, чтоб предать супружество
И принять друг от друга объятья?!
А ещё – у меня есть кроха –
Средоточие чистоты.
О! Как мне перед нею плохо!
Понимаешь ли? Слышишь ли ты?
У неё завитушки тёплые
И ладошки наперебой…
– Час назад я была распростёртой
В этой комнате перед тобой…
Час назад – чудодействие по́прано:
Разделение тела и духа…
Виноваты мы оба, мы по́ровну,
Это грехопадение двух…
И при этом я всё понимаю,
Ничего в этом нету ужасного,
Ничего в этом нет ненормального:
Биотоки – всё просто и ясно.
Но ведь это меня и печалит,
Не даёт мне ни сна, ни покоя –
Наша близость
случайна, случайна!
Мы друг друга не любим с тобою…
Хорошо нам бывает. Мгновение
Осветит нас однажды, и – нету!
Так случайное столкновение
Двух явлений или предметов
Принимает красивые формы
И какое-то время длится…
А потом
тяготеет к норме,
И становится быта частицей,
И становится шагом неверным,
Бесконечной тоской и мучением –
Жизнь пуста без любви и без веры,
И поверхностно, бегло общение.
Ты – любовник. А я – любовница.
Не любовь это, что-то около…
Только помнится, помнится, помнится,
Как печальная песня далёкая…
Я однажды была с любимым,
Это было как чудо, как праздник.
Несказанно…. Неповторимо…
Это было прекрасно и праведно.
Я не помню ни слов, ни движений
– Всё слила и вместила минута.
В чём секрет моего откровения?!
Как стряхнуть удавалось мне путы?!
И какое раскрепощение
Я тогда получала в награду!
Понимания
предвосхищением
Были лёгкость, свобода и радость.
Я забыла приметы, предметы…
Помню только их обаяние.
Как в весеннем лесу рассветы,
Так волнуют воспоминания…
А реальное кануло в вечность,
Вознеся меня и возвысив…
– Я молчу. На исходе вечер.
Ты спокоен. Тебе привычно…
Это всё для тебя – потребности,
Так, насущное, плотское дело.
Нету места ни пылу, ни ревности?
– Так зато есть желанное тело…
Мы любовники. Что это значит?
О! На вещи смотреть надо проще –
Все понятия переиначить,
Переправить названья и прозвища,
И привыкнуть к житейским символам,
И умерить свои капризы,
И забыть о полётах, порывах,
И – решиться на компромиссы.
Юность кончилась. И святыни
Вместе с нею канули в прошлое…
Я любовница просто отныне,
И не надо придумывать бо́льшего.
И, наконец, сорвавшееся с уст в добрый час:
Пришло это всё нежданно,
Негаданно, невзначай…
И вот теперь –
до свидания,
А если всерьёз, –
то прощай!
Спасибо тебе, спасибо
За всё, что было красивого,
Что было меж нами доброго,
Но…
ждёт человек меня дома,
И приходить не могу я
К нему в твоих поцелуях…
Они у меня на коже,
И на одежде тоже,
И светятся в волосах,
Когда возвращаюсь впотьмах…
Когда-то мы были с ним мо́лоды,
И без треволнений – ни дня…
А нынче унылы и хо́лодны.
– Такой недостаток огня!
…Как мало на свете красивого,
Ушло – и не повторить…
И я подчинилась порыву,
Хотела его продлить,
Хотела забыться, расслабиться,
Не думать, не рассуждать…
…Как мало на свете ласковых,
Как трудно от них бежать!
И в этот сверкающий омут
Влекло меня вниз головой…
– Но больно, как больно другому,
Он рядом, он всё ещё мой!
…Как мало на свете хорошего!
Как хочется оснований
Для нежности,
пусть даже крошечной,
Для пыла
и для ликований.
…Но я и с тобой одинока
И по́нята буду едва ли.
На главное – ни намёка,
А всё остальное – детали.
И жду не дождусь я третьего,
В тебе жду его черты.
А он –
на другой планете,
А он –
это вовсе не ты.
И потому
до свидания!
А если всерьёз, –
то прощай!
Останутся воспоминания:
Когда-нибудь, невзначай,
В каком-нибудь дальнем местечке,
Укрыв одеялом лицо,
Услышишь мои словечки
И голос с чуть-чуть хрипотцой…
И я, как неясное нечто,
Вспомню когда-нибудь
Тот звёздный, тот странный вечер,
Весь белый, как Млечный Путь…
И выпавшие из кипы
Реальных, действительных дней
Мгновенья
живые,
искристые
Столпятся в душе моей,
И обратятся в дыхание,
И жаром меня обдадут…
Большие воспоминания
Маленьких
наших
минут…
Но только сейчас
ухожу я,
Свиданий не назначай…
Из твоего поцелуя
Я вырвалась, невзначай,
И для того лишь разве,
Чтоб наша с тобою тоска
Не стала обыденной связью,
Волнующей только слегка,
Не стала бы вереницей
Полунаполненных встреч…
Тому, что сверкнуло зарницей,
Предписано
умереть.
А вот и заключительное, прощальное, с эпиграфом:
Прильни и отдайся,
И дальше беги…
Фёдор Сологуб
Я тебе отдалась…
Ты прими это просто, как чудо,
Так, как берег берёт приношенье бегущей волны…
Тайны страсти, любви, и соблазна, и блуда
Для разгадки необычайно трудны.
Я тебе отдалась…
Неожиданно, просто, случайно…
Будто вдруг услыхала могучий неведомый клич.
Тайны близости, тайны влеченья, желанья
Не постичь нам с тобой, не постичь.
Я тебе отдалась…
В вечность кануло это мгновенье.
Нам его не догнать. Постарайся не помнить о нём.
Я сейчас допишу это странное стихотворенье,
И забуду сама. Будем живы и дальше пойдём.
Я иду с работы, никакая, захожу в магазин, потом иду с двумя тяжеленными сумками домой. Однако что это? Кого я вижу там, около своего подъезда… Не может быть, чтобы ОН! Это невозможно! Мерещится, что ли?
Но тем не менее это всё-таки ОН. На фоне вечереющего неба и белизны панелей моей новенькой пятиэтажки чётко вырисовывается ЕГО тёмная фигура, ни на чью не похожая и родная.
У меня замерла душа. Останавливаюсь. ОН увидел меня издалека и сразу быстро направился в мою сторону. Подходит. Берёт сумки, и мы идём мимо моего дома и ещё целого ряда точно таких же домов. Чуть подальше от наших новостроек, в одном из старых дворов, находим какую-то замшелую лавочку и садимся. Молчим. Я не смотрю на НЕГО. ОН берёт двумя ладонями, осторожно, мою голову и поворачивает лицом к себе.
– Слава Богу, жива и здорова. Только очень бледная.
– Просто устала… Как ты узнал этот адрес?
– По Мосгорсправке. Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. И всё-таки, что случилось? Как бесконечно долго ты не давала знать о себе… Почему?
В ЕГО голосе сразу и радость, и тревога, и тщательно подавляемая горечь, и даже укоризна. Но я нисколько не обижаюсь. Я смотрю на НЕГО и думаю, что нет и никогда не было, по-моему, ничего на всём свете, что я бы могла сравнить с ЕГО лицом, глазами, с большой коротко стриженной головой, с этими длинными руками, которые когда-то казались мне немного несуразными, а теперь кажутся настоящими, мужскими, сильными. Да, и ещё голос, этот удивительный голос, в котором для меня кроется столько нюансов, столько звонов, созвучий, тоно́в и полутонов. И пусть даже сейчас в нём есть горечь и слышится упрёк – ничего страшного. Мы ведь так уже давно знакомы, я тем временем успела, кажется, даже немного повзрослеть…
И вслед за этими мыслями в моей голове проносится ещё одна, важная, о том, что за эти несколько мгновений с НИМ я бы отдала весь прошедший год с его открытиями и страстями, взлётами и падениями… Да чего уж там, всю свою теперешнюю, так и не наладившуюся семейную жизнь, ну кроме девочки, дочки, конечно. За эти несколько мгновений…
Я долго молчу. И долго смотрю на НЕГО, рассматриваю давно знакомые, мелкие морщинки у глаз, линию подбородка, короткий ёжик волос… Смотрю жадно, горячо и, мне хочется сказать это банальное, во все глаза.
ОН, кажется, немного смутился, что-то понял, да нет же, скорее почувствовал. Обнял меня.
Ну нет, только не это. Не сейчас и не здесь.
– Знаешь, как это ни странно прозвучит, – я перевела дыхание, сделала паузу, хотела найти ещё какие-то слова, не нашла… Продолжаю:
– Знаешь, мне совершенно необходимо домой…
– Я могу донести сумки?
Мы медленно бредём назад. Вот уже мой дом и мой четвёртый подъезд. Здесь, конечно, медлить нельзя.
– Телефона у вас, разумеется, ещё нет…
И вдруг, неожиданно горячо и быстро:
– Милая, отпросись завтра пораньше, придумай что-то… Я буду ждать тебя с трёх часов у входа в Ярославский вокзал, под часами. Ну сделай же что-нибудь…
ОН ещё продолжает говорить, но я уже ничего не слышу. В моём мозгу тикает ЕГО давнишний, прерывистый, жаркий шепот в бассейне: «Ну иди же сюда, ко мне, милая…»
И я киваю.
В комнате царит то, что называется обычно художественным беспорядком. Везде стоят какие-то рулоны, некоторые из них, я думаю, уже написанные полотна, другие пожиже, наверное, холсты, подготовленные к грунтовке. На глубоком узком подоконнике стоит раскрытый натюрмортник. Повсюду к стенам прижались рамы и подрамники, на полу – множество банок и баночек с красками, отдельно в небольшом деревянном глубоконьком корытце – тюбики тоже с красками. К мебели, которой совсем немного, тут и там прикреплены большие и поменьше листы с набросками, рисунками, какими-то схемами, записями. У одной из стен симпатичный самодельный стеллаж, весь заставленный без какой-нибудь системы множеством интересных вещей, среди которых глаз сразу выхватывает старинную икону (нету поблизости нашего Дионисия, он вмиг бы определил время написания и автора письма). Рядом небольшая костяная фигурка Будды, потом несколько бронзовых подсвечников, деревянные лаковые расписные пасхальные яйца на подставочках, много разного размера и разной формы ваз с засохшими розами, несколько пустых бутылок из-под вина, красивых, как-то затейливо вытянутых, наверняка не нашего производства. На самой верхней полке стеллажа два портрета: один женский, не поняла, не рассмотрела; на другом – круглое, смеющееся, справненькое лицо трёх- или четырёхлетнего малыша.
Наверняка на полках что-то было ещё, я не всё прихватила беглым взглядом, рассмотреть поподробнее не довелось. В середине комнаты стоял большой подрамник с натянутым холстом, развёрнутый лицом к окну, понятно, в работе.
Это жильё (или мастерская?) художника Халютина, ЕГО друга. Друга дома нет. А мы приехали на электричке, прошли по подмосковной Перловке и сидим теперь тут, на маленькой кушетке, задвинутой в самый угол комнаты. Наедине в доме мы оказались впервые после той самой нашей первой ночи… Господи, как это было давно!
Сначала мы молчим, и ОН обнимает меня и водит по моим волосам своим милым носом, который вообще-то прямой, но вблизи, я не устаю удивляться, кажется почему-то курносым. При этом ОН втягивает в себя воздух, как будто прихлёбывает его короткими маленькими глоточками.
– Нам нельзя так долго не видеться, я уже начинаю забывать, как пахнут твои волосы. И ещё, как ты втягиваешь в себя свой животик¸ когда сидишь…
– Это чтобы казаться стройней. А то образуется складка. Некрасиво.
– Ну и вовсе нет. Неправдочки. Это кожа, она ложится нормальной правильной складкой. Естественной…
– А под кожей жирок. У меня его больше, чем хотелось бы…
– Ну, значит, пора в бассейн…
Мы оба смеёмся. И не оттого, что действительно так уж смешно, а просто оттого, что нам хорошо.
Я вообще-то очень люблю эти наши дурацкие разговорчики, когда мы оказываемся совсем рядом. Но они размягчают, разнеживают. А я сегодня собираюсь рассказать ЕМУ, что со мною было, что произошло и чего не знает ни одна живая душа на свете. Хочу поведать ЕМУ всё как на духу… Чтобы собраться с мыслями, сосредоточиться, отсаживаюсь на другой конец кушетки.
– Ты пугаешь меня. Отсела вдруг, и лицо стало очень серьёзным.
– Мне нужно кое-что рассказать ТЕБЕ…
– И рассказывай. Только иди поближе.
Я чуточку придвигаюсь. И хочу начать говорить, но чувствую, что всё-таки нет как нет слов, которыми можно вот так просто, как ни в чём ни бывало, что называется, нормально, изложить ЕМУ вслух, что со мной приключилось. Да ещё сидя рядом с НИМ и глядя на НЕГО. Нет уж, смотреть на НЕГО не стану…
И я, опустив глаза, в ужасе, коряво, но, слава Богу, коротко выбухиваю самую суть и начинаю без всякого предупреждения читать стихи, то есть нет, не стихи, а те самые мои вирши, аналитические, пессимистические, покаянные…
Ффу, всё позади. Что будет, то будет…
А было вот что. С ЕГО стороны последовала совершенно неожиданная реакция, показавшаяся мне сначала обидной, а потом, по правде сказать, даже немного успокоившая.
Глаза я на НЕГО подняла, когда уже находилась в ЕГО руках. ОН крепко прижимал меня к себе и шептал на ухо:
– Как это вам удалось? И главное, где? Я так долго ничего не мог придумать… Я не решался… Мы с тобой очень похожи, оба глупые. Нам важны всякие тонкости и нюансы, мы всё усложняем… Ей-богу, я завидую этому парню... Ну-ну, только не обижаться, это я так…
– Ну зачем ты так? — Я слегка отстраняюсь от НЕГО. – Это всё совсем не просто. Вот видишь, всё как бы кончилось, а я до сих пор не могу прийти в себя. Если бы я знала, что ты так… я бы…
– Дурочка! Милая моя дурочка, – ОН берёт мои руки в свои, – пальцы холодные какие… – Подносит мои руки к своему лицу и начинает греть их тёплым дыханием. Потом продолжает:
– Ну зачем ты всё драматизируешь? Подумай только, тебе же было хорошо, ну допустим, даже какое-то недолгое время, но вы друг другу нравились, у вас было чувство…
– Нет, нет, – я вспыхиваю, – это не чувство, это совсем, совсем другое, не любовь…
– Но у вас было влечение, увлечение, радость… – ОН говорит медленно, спокойно и серьёзно, ЕГО голос попадает в меня, начинает во мне жить, я затихаю и понимаю, усваиваю значение слов, даже тех, которые ОН не договаривает.
– А вот сейчас ты испытываешь разочарование, угрызения совести. А у него недоумение, непонимание, наверное, обида. Он чувствует себя оскорблённым. Это всё тоже чувства.
Всё так же бережно держа мои руки в своих, ОН слегка придвигается ко мне. Я набираю воздуха в лёгкие и потихонечку выпускаю его – мне нечего сказать, нечего возразить. Я обескуражена. Молчу. ОН продолжает:
– А ты, ты вышла из всего этого более сильной, ты сейчас этого не понимаешь, потом поймёшь. Ты стала настоящей женщиной, у тебя теперь есть опыт. А была ты женщина-ребёнок, очень хороший, ты же знаешь, что я на самом деле так думаю, но всё-таки ребёнок. Ты прочитала уйму прекрасных книжек и учебников, но согласись: лучший учебник – жизнь. А в жизни, – ОН отпускает меня, – а в жизни у взрослых людей случается по-разному. Кто может знать наверняка, что хорошо, что плохо. Будущее всё расставит по своим местам. Вот только я точно знаю одно: в том, что у тебя произошло, нет ничего ужасного, трагического, и поэтому нельзя и не надо так мучиться. Знаешь, как у тебя билось сердце, когда я тебя обнял – оно выскакивало.
– А теперь не выскакивает? – это я чуть-чуть оттаяла и пытаюсь шутить.
– Гораздо меньше… А ещё я хотел сказать о стихах…
– О стихах не нужно, – я снова воспаляюсь, – они просто вынеслись из меня, такие бесформенные, непричёсанные, неуклюжие, без всякой отделки… Ну их.
– Но в них столько тебя. Твоей почти детской аналитики, гипертрофированного чувства вины. Твоя открытость правде, боли. Твой максимализм. А последнее стихотворение так неожиданно, так свежо…
– Но я прошу, пожалуйста, не надо о стихах. Я бы ни за что не прочла их ТЕБЕ, я никому никогда читать их не собиралась. Понимаешь, я просто использовала их, это был такой момент, чтобы не искать, не возиться со словами, чтобы скорее вовлечь ТЕБЯ в свою орбиту...
– Ну и вовлекла ведь…
– Подожди, подожди, я о другом, – не унимаюсь. – Меня убивает, что я одновременно обманула мужа и предала ТЕБЯ. Получается какая-то двойная измена… Ужасно.
– Но ты не изменила себе. И, похоже, тебе это не грозит. И это главное.
Нет, нет, думаю я, перечитав эти последние странички дневника, главное то, что ТЫ нашёл меня вчера, и хотя не было дня за этот прошедший год, чтобы я не думала о ТЕБЕ, но в сложившейся ситуации я бы не решилась сделать первый шаг навстречу. И ещё главное, что мы были с ТОБОЙ сегодня в этой странной, но очень милой комнате наедине, что так долго не возвращался откуда-то Халютин, что ТЫ говорил то, что думал и чувствовал, и обнимал меня при этом. И у меня не было ни на одну секунду «одиночества вдвоём»[2], потому что ТЫ не то чтобы жалел и даже не то чтобы понимал меня, ТЫ меня мне объяснял. И так терпеливо, так мягко гасил мои извержения, мои взрывчики, как уже возникшие, так и только готовые возникнуть.
Стоп! А ТЫ сам-то как? Ведь в этой милой комнате, где мы были с ТОБОЙ наедине, вовсе не произошло того, что могло и даже должно было произойти… Каково было ТЕБЕ, ведь ТЫ же наверняка о чём-то договаривался со своим Халютиным и шёл в его мастерскую не просто так, а на свидание, на любовное свидание со мной. И, может быть, наверное, надеялся, что нам удастся преодолеть наконец черту, так бесконечно долго разделявшую и сейчас ещё разделяющую нас. И что же? Понянчился со мной, поврачевал меня – и пошёл провожать. И ни единым мускулом лица, не говоря уж о каком-нибудь слове или движении, не выдал ТЫ своего желания, нетерпения или разочарования. А я, терявшая голову не только от ТВОЕГО прикосновения, но зачастую просто при звуке ТВОЕГО голоса, была, как назло, на удивление, на редкость холодна и неотзывчива – так не на шутку занята собой…
Милый мой, это такое долгожданное наше с ТОБОЙ свидание, теперь, я знаю точно, произойдёт обязательно и несмотря ни на что. Потерпи. Подожди. Сейчас я не могу сказать когда. Но скоро.
| Назад | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | Вперед |
