Часть VI
Эпилог. Белые флаги
Весна 1945 года. Небольшой немецкий городок Гайдесгайм. Мелкая речка отделяет его от гор. Весна уже вступила в свои права. В долине зацвели деревья. Их кроны – белые, розоватые, голубовато-белые – расцветили склоны гор. Воздух прозрачен.
Напротив старинного дома с узким фасадом и вывеской «Финк. Винный погреб и гостиница. Основан в 1710 году» стоит Файнхальс. У него осунувшееся, обросшее рыжеватой бородкой лицо.
«Какое обширное, однако, хозяйство у Финка-старшего», - говорит он негромко. С удивлением рассматривает строение. Ветхая лестница ведёт в трактир. Слева от двери одно окно, справа – два. Возле крайнего окна справа – въезд во двор. Шаткие, неширокие (в такие ворота телега въезжает с трудом), окрашенные зелёной краской ворота.
Файнхальс приоткрывает дверь в подъезд. Видит большой, аккуратно вымощенный двор, замкнутый ровным квадратом крепких строений. Второй этаж обнесен открытой галереей с деревянными резными перилами. В просвете между домами – другие ворота, и за ними виден второй двор. Там стоят сараи, а по правую руку – длинное одноэтажное строение. Файнхальс внимательно осматривается, прислушивается. Немного отпрянул назад, заметив, что внутренние ворота охраняют двое американских часовых. Солдаты безостановочно ходят вдоль ворот, встречаясь каждый раз в одной и той же точке. Один в очках, его челюсти непрестанно шевелятся, жуя резинку. Другой дымит сигаретой. Стальные каски их сдвинуты на затылок. Вид у обоих крайне усталый.
Файнхальс толкается в дверь налево, на которой висит записка «Частная квартира». Потом дергает правую дверь с вывеской «Гостиница». Обе двери заперты. Некоторое время стоит в нерешительности, не сводя глаз с часовых, неутомимо шагающих взад и вперёд. Тишину прорезают орудийные выстрелы. «Это предостережение! Берегись! Война ещё не кончилась!» – негромко говорит Файнхальс сам себе. Потом медленно проходит несколько шагов и видит в тёмном углу коридора, слева, вход в погреб, а справа – низенькую дверь с картонной табличкой «Кухня». Стучит в дверь и, услышав тихий ответ «войдите!», нажимает на ручку двери.
Небольшая комнатушка, стены увешаны сковородками и кастрюлями. На Файнхальса внимательно смотрят четверо: старик с худощавым морщинистым лицом и трубкой во рту (усталая мудрость светится в его глазах), две женщины – одна старая, другая моложе, и мальчуган лет шести, который совсем недолго смотрит на гостя, а потом продолжает прерванную игру – водит своей ручонкой по полу деревянный грузовик. Файнхальс вздрагивает. «Господи, как же похожи эти двое, старик и мальчонка, – проносится в его голове, – на того маленького Финка, с которым меня свела судьба в Венгрии…» Перед глазами Файнхальса всплывает безжизненное, изнурённое лицо, в красноватых отблесках пламени, на лугу, возле далёкой Венгерской деревни.
Голос Файнхальса за кадром
Я видел это лицо всего одно мгновенье, но оно врезалось в мою память… Такое нежное, с удивительно тонкими чертами… Сейчас он видится мне ещё отчетливее, чем тогда, на поле… Вот его чемодан, жутко тяжёлый, в него неожиданно ударяет снаряд, и отлетевшая крышка со свистом проносится над головой… Я ещё почувствовал, как в темноте вино брызнуло мне в затылок, и увидел, как оно полилось на землю. А потом услышал звон разбитого стекла… Я всё время не переставал удивляться, до чего худ и мал был этот Финк, пока ощупывал его и пока моя рука не попала в большую кровавую рану… Как сейчас помню, как я одернул руку… Финк погиб у меня на глазах…
Обе женщины сидят у стола и чистят картофель. Одна старая. её широкое загорелое лицо говорит о крепком здоровье. Волосы гладко зачесаны. Та, что моложе, выглядит очень усталой и подавленной. Движения её рук неуверенны, белокурые волосы непокорными прядями падают на лоб и на бледное, увядшее лицо.
Обе женщины просто и с интересом смотрят на вошедшего. Файнхальс прикрывает за собой дверь, нерешительно топчется у порога. Откашливается. Обращает внимание на то, что руки у белокурой женщины такие же тонкие и белые, как у мальчика, который в этот момент осторожно ведёт свой грузовик по краю широкой выбоины в каменных плитках пола. От смущения Файнхальс весь покрывается мелким потом, и рубашка под мышками и на спине прилипает к его телу. Обе женщины с сочувствием смотрят на него и одновременно переводят взгляд на старика, сидевшего у окна. Тот кивает и указывает Файнхальсу на стул:
– Присядьте, прошу вас!
Файнхальс садится возле пожилой женщины.
– Я Файнхальс, из Вайдесгайма. Домой пробираюсь.
Женщины с интересом смотрят на него. Старик оживляется.
– Файнхальс из Вайдесгайма? Не якобы ли Файнхальса сын?
– Он самый. Как дела в Вайдесгайме?
Старик пожимает плечами, выпускает клубы дыма, говорит:
– Неплохо, вроде бы… Там сидят и ждут, пока американцы оккупируют их городок. Но те что-то не торопятся. Вот уже три недели они здесь – как встали в двух километрах от Вайдесгайма, так и стоят. И наши отсюда ушли – получилась ничейная земля… Никому до неё дела нет. Вайдесгайм лежит как бы в стороне, что в нём проку?
– Говорят, что наши иногда обстреливают городок, – сказала неожиданно та, которая моложе.
– Да, такое бывает, – подтвердил старик и, внимательно посмотрев на Файнхальса, спросил:
– А как вы добрались сюда?
– С того берега – я там три недели дожидался американцев.
– Прямо напротив нас?
– Нет, дальше к югу, в Гринсгайме.
– Вот как? Там вы и переправились?
– Да. Этой ночью.
– И здесь в гражданское переоделись?
– Нет, я ещё там переоделся. Сейчас много солдат отпускают…
Старик тихонько рассмеялся. Глядит на ту из женщин, которая моложе.
– Слышишь, Труда? Сейчас отпускают много солдат, оказывается. Смех, да и только!
Женщины заканчивают чистить картофель. Труда берет кастрюлю, подходит к водопроводному крану в углу кухни, высыпает картофель в решето, пускает воду и усталыми движениями принимается перемывать его. Старая женщина трогает Файнхальса за рукав. Тот оборачивается.
– Многих отпускают?
– Многих. В некоторых частях всех, с обязательством пробираться в Рур. А чего я не видел в Руре?
Молодая женщина украдкой заплакала. Она плачет почти беззвучно, но её худенькие плечи вздрагивают.
– И смех и слезы, – говорит старик у окна, обращаясь к Файнхальсу. – Мужа её убили. – Он рукой показывает на женщину, которая стоит у крана, неторопливо и тщательно перемывает картофель и плачет. – Сына моего. В Венгрии. Прошлой осенью.
Старая женщина качает головой и смотрит на Труду. Та стоит у крана, осторожно пересыпает перемытый картофель в чистый котелок и наливает в него воду. Она всё ещё плачет, очень тихо, почти беззвучно. Затем ставит котелок на плиту, отходит в угол и берет носовой платок из кармана висевшей там кофточки. Все молчат.
Файнхальс бледен. У него растерянный вид. В его воображении снова всплывает мертвое, горестное лицо маленького унтер-офицера.
Голос Файнхальса за кадром
Он погиб буквально в двух шагах от меня. И так нелепо, бездарно… Я не могу, у меня язык не поворачивается рассказать им, как его послал за вином этот его дурацкий полковник… И как потом в него угодил снаряд… Такой чудак, не выпустил из рук этот проклятый чемодан с токайским до самого конца…
Файнхальс оглядывает всех сидящих в комнате, переводит взгляд с одного на другого. Дольше всего смотрит на ребёнка. Мальчик тонкими белыми пальцами неторопливо водит по краю выбоины в полу свой грузовик. В этой выбоине лежат крохотные поленья дров, и ребёнок то грузит их в кузов, то сгружает назад.
Голос Файнхальса за кадром
Мальчик такой же тоненький и хрупкий, как его отец. И личико такое же. Копия… Просто уменьшенная копия… А руки, как у матери, и движения такие же усталые…
Файнхальс смотрит на Труду, которая снова сидит возле стола, уткнув лицо в носовой платок.
Голос Файнхальса за кадром
Нет, не расскажу, не могу… Потом когда-нибудь. И лучше всего одному старику. Слава Богу, что он хоть не задумываются над тем, как Финк из тылового госпиталя угодил в Венгрию…
Старуха дотрагивается до руки Файнхальса:
– Что с вами? – спрашивает она тихо. – Вам плохо? Вы голодны?
– Нет, ничего. Спасибо.
Старая женщина тем не менее не сводит с Файнхальса участливого взгляда. Файнхальс повторяет:
– Ничего, ничего, поверьте. Пожалуйста, не беспокойтесь.
– Может, выпьете стакан вина или водки? – спрашивает старик.
– Да, от водки не откажусь.
– Труда, – говорит старик, – поднеси гостю рюмочку.
Молодая женщина поднялась, прошла в соседнюю комнату и тут же вернулась с графином и рюмками. Одну рюмку она поставила на подоконник, перед старым Финком, вторую на стол для Файнхальса.
– Будем здоровы! – сказал старик и поднял рюмку.
Файнхальс подошёл к столу, взял свою рюмку, поблагодарил Труду, старику сказал: «За ваше здоровье!», – и отпил глоток. «Хороша», – сказал он и сразу же, без обиняков, обратился к старому Финку:
– Как вы думаете, каким путём мне лучше домой пробраться?
Старик встал.
– Я сейчас поеду к себе на виноградник. Лучше всего вам бы со мной поехать. Там сверху осмотритесь. Видно всё, и даже дом вашего отца. Там и подумаем, как вам лучше добраться.
– Правда? – Файнхальс оживился. – Очень хорошо. Я поеду с вами. Спасибо вам.
Голос Файнхальса за кадром
Какие сердечные, внимательные люди… А могли бы замкнуться, уйти в своё горе и стать черствыми… Ах, этот Финк, этот маленький унтер, со своей нелепой и такой случайной смертью… В двух шагах от меня... Как жаль его…
Виноградник Финка. Сверху хорошо просматривается местность. Старый Финк говорит:
– Ни наши, ни американцы не хотят занимать Вайдесгайм. – Старик смотрит вниз с глубокомысленным видом. – Не для чего: игра не стоит свеч.
– Ну да, городок маленький, одна мармеладная фабрика, да пятнадцать-двадцать домов. А фабрика-то работает?
– Нет, давно стоит. Вон, смотрите, – Финк слегка пододвинул Файнхальса поближе к себе. – Отсюда хорошо видно двор мармеладной фабрики. Видите, совершенно пустой…
– Да, такой большой, квадратный, и весь усеян ржавыми банками… А на складских сараях – замки…
Оба рассматривают сверху унылый, вымерший Вайдесгайм. Хотя смотреть в нём совершенно не на что: мёртвое каменное здание фабрики занимает почти половину городка, зеленеют липы, изредка по пустынным улицам проходят люди. Люди идут на запад, в направлении Гайдесгайма, и сразу же исчезают в тесных переулках. Потом видно, как некоторые поднимаются в горы, в свои сады и виноградники. И как они наверху, за Гайдесгаймом, работают.
– Смотрите, – говорит старый Финк, – сколько в Гайдесгайме белых флагов, почти на каждом доме.
– И кажется, что флаги неподвижно застыли в воздухе, правда ведь? Наверное, нет совсем ветра. – Файнхальс немного помолчал. – А сами дома будто прячутся под развесистыми кронами. Но только не от меня. Я знаю там каждый дом, и кто в нём живет, и кто в нём жил когда-то. Вон, видите, слева от фабрики, – это дом Берга. Он пострадал от обстрела. И дом Гоппенрата, чуть правее, напротив, тоже пострадал. А вон дом моего отца… Вы ведь этот дом знаете? (Финк кивает головой.) Он, слава Богу, невредим.
Дом, на который показывает Файнхальс, большой и приземистый, с внушительным желтым фасадом, выходящим на главную улицу. Из окна второго этажа свисает огромный белый флаг, который гораздо больше, чем белые флаги на остальных домах городка.
– Действительно, слава Богу, что ваш дом целехонек, – говорит, помолчав немного, старый Финк. – Люди-то в Вайдесгайме, по всему видать, рассчитывали, что американцы не сегодня-завтра войдут в их город… А американцы всё не идут, не торопятся… Вайдесгайму-то досталось, очень уж город неблагоприятно расположен – раскинулся в излучине реки и просматривается вдоль и поперек. А Гайдесгайм… Идите поближе, отсюда хорошо видно, он расположен в котловине между Вайдесгаймом и горами. Вот он совсем не просматривается. Поэтому американцы и засели в нём. В их распоряжении ещё и железнодорожная станция. Три недели они уже тут, и продвигаться как будто не собираются. И на каждый выстрел по городу отвечают сотнями снарядов.
– А разве по Гайдесгайму стреляют? – удивился Файнхальс.
– Иногда наши постреливают, но сейчас совсем редко. Американцы отбили охоту.
– Да-да, я ведь утром сегодня слышал далёкие разрывы снарядов. Их посылала через ровные промежутки времени какая-то американская батарея. Так это были ответные выстрелы?
– Скорее всего, пугающие. Точно сказать затрудняюсь. А вот по Вайдесгайму частенько палят. – Старый Финк помолчал. – Причём, наши… Один немецкий взвод удерживает ещё железнодорожную станцию на другом берегу речки, в городке Ауэльберге, вы его знаете. Так вот стреляют же по своим… Я думаю, за белые флаги.
– За недостаток патриотизма, значит… – понимающе протянул Файнхальс.
Оба молчат. Файнхальс набил свою трубку. Финк дал ему огонька. Курят. Смотрят вниз на цветущую долину, потом на Гайдесгайм. Сверху хорошо видны его оживлённые улицы. Идут женщины с покупками, Из школьного здания на окраине города высыпала группа ребят. Участок Финка сверху вырисовывается, как на чертеже: квадраты обоих дворов среди узких улиц и четыре часовых. Видно, как во дворе магазина похоронных принадлежностей человек мастерит длинный, желтоватый, чуть скошенный ящик - гроб, на свежем тёсе которого играют оранжевые блики. Видно и жену мастера, которая сидит на скамейке, неподалёку от мужа, и чистит на солнце зелень. Повсюду: на гимназическом дворе, на рынке и на большой стоянке автомашин у гостиницы «Звезда» – стоят танки и грузовики впритык друг к другу, борт к борту. Их даже не замаскировали.
– Ну до свиданья, – произносит, докурив, Файнхальс. – Пора, домой хочется. Какой же именно дорогой пойти?
– Американцы вышли к железной дороге и вдоль полотна поставили посты. Но местные жители проходят на полевые работы прямиком через пути, и американцы не препятствуют. Безопаснее всего пройти метров триста по бетонной трубе. Слегка пригнувшись, по ней совсем легко пробраться… А за трубой – заросли камышей.
– Ну да. Камыши тянутся прямо до Вайдесгаймских садов. А там каждую тропку я наизусть знаю.
– Только всё-таки возьмите с собой мотыгу. Натуральней будет. Многие из Вайдесгайма ежедневно так пробираются сюда и работают на своих виноградниках.
– Спасибо вам за всё. Большое спасибо. И до свидания. Очень надеюсь, до скорого. Я у вас частым гостем буду. – Файнхальс взял мотыгу из рук Финка и двинулся в путь. Он спускается вниз по склону горы. До дома уже рукой подать.
Голос Файнхальса за кадром
Что ж, теперь я останусь дома надолго… И пока не прояснится, что к чему, палец о палец не ударю. Пошатаюсь без дела. Хочется… Разве на уборке урожая чуть помогу, как отпускник, который приезжает в деревню на отдых и берется за вилы, так, для развлечения. Потом я, пожалуй, начну работать, но только не сейчас… Надо отоспаться… И пусть мать побалует меня, как бывало... То-то обрадуется она, когда узнает, что я приехал надолго… Наверняка и курево дома найдется. И с отцом наговоримся досыта, обо всём…
Файнхальс идёт быстро, разговаривает сам с собой, смотрит по сторонам. Вдруг он останавливается: ему показалось, что он спускается прямо к гробу, стоящему во дворе магазина похоронных принадлежностей… Что он спускается к нему по прямой, и гроб этот в шаговой доступности. Всё отчетливей и крупней, словно в фокусе бинокля, Файнхальс видит свежеобструганные доски, отливающие сочной желтизной. Слегка нахмурившись, он резко поворачивает направо и идёт к окраине городка.
Голос Файнхальса за кадром
А на самом-то деле, мне ничего не надо, кроме покоя. Прийти домой, лечь и думать об Илоне… И чтоб никто не докучал ни расспросами, ни рассказами. Вспоминать Илону, её лицо, её голос… И как она всё время краснела поначалу. И как я ей сказал: «Поцелуйте меня». И как она засмущалась. А потом я её поцеловал, и она мне ответила… И какая дивная, необычайная радость была в её близости, такой мгновенной, такой незабываемой… Спасибо тебе, моя дорогая девочка, за эти мгновения счастья, надежды, света… Я буду всё это помнить, пока жив. Я буду тайно и тонко чувствовать всё, что ты говорила и что не говорила, а только хотела сказать… Все мелочи, все детали твоего внимания, твоей нежности… Если бы ты только знала, как без тебя всё померкло…
Файнхальс идёт по окраине Гайдесгайма, смешивается с толпой ребят, выбежавших из школы. С ними он доходит до городских ворот, потом спокойно направляется к трубе.
Голос Файнхальса за кадром
Тебя нету со мной, милая. Я знаю, что тебя нету теперь нигде. Тебя убили. Я это почувствовал сразу вскоре после того, как в беднягу Финка попал снаряд. Как жаль тебя, и его, и всех нас… Ну да, всех, всех… И меня, конечно… Может быть, я ещё буду какое-то время жить… Мне, что называется, повезло... Только я в этом не уверен…
Позвонили к обедне. Файнхальс остановился, снял фуражку и сложил руки для молитвы. Потом сосредоточился, посерьёзнел и начал молиться, на людях, не стесняясь прохожих. Некоторые из прохожих тоже остановились и начали молиться.
Голос Файнхальса за кадром
Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного, и моих родных, и моих друзей, и всех детей, и всех людей… Это Илона научила меня так молиться. Илона, которая уже мертва… Её нет, о чем же мне просить тебя, Господи? Мне всё равно хочется молиться за неё, молиться о её возвращении… Куда? Когда? Откуда? На всё, Господи, твоя воля. Я не прошу у тебя ничего для себя, ты сам хорошо знаешь, кому какая честь и кто чего стоит. Мне как-то всегда не очень нравилось, что многие всё клянчат чего-нибудь для себя, всё выпрашивают, вымаливают… А моя Илона говорила: молиться надо Господу в утешение. И сейчас я это понимаю, как никогда. Именно так, надо утешить тебя, Господи, потому что ты вынужден смотреть на своих служителей, лица которых тебе, может быть, тоже не всегда нравятся, как и мне… И на наши лица, такие унылые и несовершенные. И слушать порой невыносимые проповеди священников и наши молитвы, косноязычные и зачастую корыстные… Господи, помилуй меня, грешного, и всех людей тоже…
Файнхальс разжал руки, встряхнулся и надел кепи. Он прошёл ещё немного вперёд и оказался около трубы. Стоит в раздумье.
Голос Файнхальса за кадром
По трубе не поползу. Не хочется. Утомительно очень… И долго… А потом ещё продираться через топкие камыши… Пойду-ка я напрямик через луга и огороды…
Файнхальс двинулся и вдруг снова явственно увидел перед собой тот желтоватый, длинный гроб, с оранжевыми бликами на свежем тёсе. Но магазин похоронных принадлежностей оставался теперь далеко позади. Файнхальс зажмурился, трясёт головой, шепчет:
– Фу ты, насмотрелся на гайдесгаймского гробовщика, вот и мерещится…
Он идёт дальше, и всё-таки ему как-то не по себе. Метрах в ста замечает человека, который тоже идёт в Вайдесгайм с мотыгой. Файнхальсу становится легче, он успокаивается, продолжает путь.
Возле трубы – американский пост, двое солдат. Оба сняли каски, курят и со скучающим видом смотрят на цветущие сады между Гайдесгаймом и Вайдесгаймом. На Файнхальса они не обращают никакого внимания. Тот здоровается, спокойно проходит мимо. Солдаты равнодушно кивают в ответ.
Голос Файнхальса за кадром
Сколько мне ещё пути? Ну пятнадцать, ну двадцать минут… Не больше… Так хотелось встретить по пути кого-нибудь из знакомых… Но нет, не встретил…
Как, однако, милы мне эти места, эта мелкая неказистая речушка, и склоны гор, и этот воздух, такой прозрачный, как нигде больше… Хотя нет, словацкий хуторок Берцабу (почему Берцабу, странное название) тоже замечательный, очень мне напоминал родные пенаты… Правда, горная тамошняя река куда против нашей – быстрая, полноводная… А как лихо наши солдаты мост через эту реку восстановили, дней за десять… А через пару дней его снова взорвали…
Словачка одна вспоминается. Чистила картофель на кухне, овощи, мясо отбивала и при этом всегда напевала… Хорошенькая… Улыбалась часто, так открыто, белозубо… Нет, Илона, я не изменил тебе даже в мыслях. Каждая её улыбка отзывалась во мне болью… Около неё всё Гресс крутился, мой сосед по комнате… А я каждую свободную минутку думал о тебе…
Файнхальс между тем идёт прямо через сады, сворачивает налево, между двумя большими домами. На улицах ни души. Кругом полнейшая тишина.
Голос Файнхальса за кадром
Я просто не могу не думать о тебе, Илона. Если только меня отвлекают люди или какие-нибудь конкретные дела… А сейчас я прохожу между двумя домами, Хойзера и Гоппенрата. Представляешь, у Гоппенратов до сих пор не опрыскивают стволы деревьев особым белым составом. А, по мнению моего отца, это крайне необходимо. У отца из-за этого были постоянные стычки со старым Гоппенратом… Но я вижу, что тот и теперь не исправился… А Хойзеры свои деревья опрыскивают.
Илона, Илона… Вот я сейчас приближаюсь к дому, где я родился, где живут мои старые родители. Мне осталось только пройти узким переулком между домами Хойзера и Гоппенрата и свернуть налево, на главную улицу… Твоё место было рядом со мной. Как бы обрадовалась мать, увидев тебя. Она бы сразу всё почувствовала… Знаешь, милая, чем ближе я подхожу к родному дому, тем острее, как ни странно, чувствую своё одиночество на земле без тебя. Ты ушла из жизни, бросила меня одного… Ты умерла. Что ж, умереть в наши дни проще простого… А твоё место было рядом со мной. Именно сейчас я вдруг почувствовал такую горечь, что-то похожее даже на обиду… Подкралась мысль, что ты могла бы остаться в живых, если бы очень захотела, если бы послушалась меня… Но ты ушла, ты поняла, что лучше не заживаться на этом свете… Что не стоит жить ради кратких мгновений земной любви, даже такой, как наша… Тебе как-то удалось понять многое, что есть иная, вечная жизнь и иная любовь… Да, да, ты многое поняла, куда больше, чем я… И я чувствую себя покинутым… Прости меня, дорогая…
Вот сейчас, совсем скоро, я ступлю на порог родительского дома. Мои мать и отец так срослись, так сплелись между собой, они одно целое. Они будут очень радоваться мне… Мать расплачется наверняка... Это будут очень волнующие минуты… А потом день за днём потянутся без тебя, я буду без тебя просыпаться, слышать не твой голос, куда-то ходить, откуда-то возвращаться… Так монотонно, так холодно… Я просто начну понемногу погибать... Нет, нет, милая, я возьму себя в руки, буду работать… Может быть, даже удастся построить несколько тёплых, добротных домов для людей… Я буду часто молиться Господу, ему в утешение, как ты учила… всё это может быть…
Файнхальс идёт по главной улице Вайдесгайма. Вдруг, совершенно неожиданно, раздаётся оружейный выстрел. Файнхальс сразу бросается на землю. Лежа он видит, что снаряд разорвался в саду Гоппенрата, в листве старой яблони, около которой он проходил минуту назад. «Господи, это же стреляют наши, из Ауэльберга!» – говорит Файнхальс. Густой дождь из белого яблоневого цвета сыплется на лужайку, осыпает его… Второй снаряд разорвался где-то впереди. «Этот, наверное, у дома Баумера, что напротив отцовского», – шепчет Файнхальс. Третий и четвёртый ложатся примерно там же. Грохнул пятый выстрел, и орудие умолкло. «Дерьмо вся эта война», – проносится в голове Файнхальса.
Он медленно поднимается с земли. Вслушивается в наступившую тишину. Убеждается, что огонь прекратился, и быстро направляется к своему дому. По всему городку залились лаем собаки, дико захлопали крыльями куры и утки, а в сараях и хлевах глухо замычали коровы.
Голос Файнхальса за кадром
Это какое-то безумие! Стреляют наши по нашим!.. Но, может быть, всё-таки это стреляли по американской машине? Я видел её сверху, из виноградника Финка, она точно стояла на главной улице… Но если это так, то она ещё стоит там, иначе я бы слышал шум заведённого мотора… Но её нету. Это стреляют немцы по немцам. Как я сказал старику Финку, за недостаток патриотизма, именно так. И это чудовищно.
Файнхальс сворачивает на главную улицу. Она совершенно пустынна… Файнхальс стоит напротив отцовского дома. «Какой огромный белый флаг, самый большой на всей улице… Это одна из наших необъятных скатертей, что мать по праздникам извлекает из шкафа… Как, видно, опостылела моим родителям война…» – думает вслух Файнхальс. Что-то вроде улыбки промелькнуло на его горестном лице… И в эту же секунду он снова бросается на землю. «А, вот оно что, это расплата за белые флаги, за недостаток патриотизма… Вы с ума сошли, вы обезумели!» – почти кричит Файнхальс в пустоту. Шестой снаряд ударяет по фронтону родительского дома. Вниз летят кирпичи, на тротуар сыплется штукатурка. Из подвала дома доносится пронзительный женский крик. «Это мать, это она кричит… Как жаль её, и всех, всех… – шепчет Файнхальс самому себе. – Неужели мы даже не увидимся?» Он быстро ползет к крыльцу дома. Останавливается. Прислушивается к жуткому свисту следующего снаряда. «Илона, – шепчет он еле слышно, – как больно, милая… Как жаль всех нас…» В этот момент седьмой снаряд настигает его и, мертвым, бросает на порог родного дома. Древко белого флага переламывается, белое полотнище падает на Файнхальса и укрывает его.
| Назад | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
