Часть III
Два автофургона
Красный мебельный автофургон едет по городу. Кузов наглухо заперт, дверцы с мягкой обивкой закрыты снаружи на засов. На боковых стенках чернеет надпись: «Братья Гёре. Будапешт. Перевозим любые грузы».
Сгущаются сумерки. Автофургон тяжело движется мимо освещённых домов. Неожиданно на дороге появляется такой же автофургон зелёного цвета. За его рулем сидит солдат в серой походной форме, рядом с ним другой – с автоматом на коленях. Люк на крыше зелёного фургона затянут колючей проволокой. Внутри красного автофургона душно и тесно. Файнхальс пытается как-нибудь примоститься.
Голос Файнхальса за кадром
Приткнуться бы где-нибудь… Чтобы никто не тревожил и чтобы никому не мешать. Может быть, удастся уснуть… И приснится Илона… Да нет, это было бы слишком хорошо. Просто немного покоя, чтобы никто не тормошил и не приставал с разговорами. Чтобы никто не мешал думать о ней…
Файнхальс расположился рядом с человеком очень маленького роста в унтер-офицерской форме, откинулся на мягкую обивку внутренней стены кузова и закрыл глаза. Кажется, что он дремлет. В это время его соседа, как самого маленького и худощавого в фургоне, ставят на плечи двум другим мужчинам. Наблюдая через люк на крыше фургона за происходящим на дороге, он время от времени наклоняется и рассказывает об этом сидящим в кузове.
– Вижу освещённые дома, кафе, по-летнему одетых людей, в павильонах едят мороженое. Вижу такой же фургон, как наш, только зелёного цвета. Он пытается обогнать нас. Не успевает проскочить. Нетерпеливо сигналит… Сейчас мы на большом перекрёстке, дорога теперь просторней и шире. Зелёный фургон ловко обходит нас, мчится мимо. Вот он сворачивает и идёт в противоположном от нас направлении, судя по всему прямо на север… Домов становится всё меньше и меньше. Ясное дело, везут за город.
Внизу, в кузове фургона, начинается глухой гул голосов. Он постепенно нарастает. Машина между тем набирает скорость и идёт быстрее.
Финка, этого худощавого унтера, спустили на пол, отдохнуть. Он, стараясь не беспокоить Файнхальса, устраивается около своего чемодана, наклоняется над ним и, кажется, что-то ворошит в нём или перекладывает.
Файнхальс сидит с закрытыми глазами. Он не спит. Его бледное лицо спокойно. Приглядевшись, можно заметить, что губы его шевелятся.
Голос Файнхальса за кадром
А если бы ты пришла, как обещала?... Мы пошли бы с тобой рядышком, тихие, ни о чём не договариваясь заранее. Мы бы долго блуждали по этому городку и нашли бы где-нибудь комнату, которая приютила бы нас… Была в Сентдёрди такая комната. Я знаю это наверняка. Я вижу её совершенно отчетливо и очень подробно… Широкая деревянная кровать… Картина на библейский сюжет… Пузатый комод и голубой фарфоровый умывальный таз с тёплой водой… И окно, выходящее в густой фруктовый сад. Была такая комната… Я до боли ясно вижу потёртый коврик на полу перед кроватью, и это оконце в сад, и даже потрескавшуюся краску на оконной раме… Илона, как ты могла не прийти?! Нет, нет, милая, я всё понимаю… Ты не сбежала от меня. Ты бы пошла в ту комнату, ты бы осталась со мной… Я слышу твоё дыхание, я помню каждое твоё слово перед расставанием, каждое движение… Как удивительно и неожиданно спала вдруг завеса, разделявшая нас… И ты всё поняла и стала доверять. Всего за несколько минут произошло то, на что уходят иногда долгие месяцы и даже годы… И как точно ты всё говорила, и, главное, как точно чувствовала… Илона, милая, что с тобой сейчас? Где ты? Только живи, постарайся, попробуй… Выживи, спасись – тогда у нас будет хоть шанс… Господи, сохрани её, любимую, единственную, самую лучшую…
Зелёный мебельный фургон мчится на большой скорости. Ночь тёплая, безлунная. «Чем дальше на север, тем пустыннее становятся дороги, – говорит водитель своему напарнику. – Когда ты сменишься, можно будет беспрепятственно вести машину на полной скорости». – В лучах фар мелькают дома, деревья. Иногда на поворотах сноп света уходит в поле, выхватывая из темноты то высокие стебли кукурузы, то кустики помидоров.
Водители автофургона останавливаются передохнуть в небольшой деревушке в стороне от шоссе. Не выходя из кабины, они извлекают еду из вещевых мешком, пьют горячий крепкий кофе из походных стаканов, открывают плоские круглые консервные банки с шоколадом и готовят себе бутерброды. Потом откупоривают банки с маслом, нюхают, не прогоркло ли оно, и толстым слоем намазывают его на хлеб, а сверху кладут красные сочные куски колбасы. Едят с аппетитом. Заканчивают с едой. Принимаются за сигареты.
Внутри зелёного фургона совсем темно. Только время от времени вспыхивают спички – в фургоне постоянно курят. Этот слабый свет освещает лица, по большей части, жуткие, искажённые страхом и ненавистью. Машина переполнена: люди молодые, среднего возраста, старики и даже дети стоят, тесно прижавшись друг к другу. Некоторые зажимают носы, спасаясь от запаха пота. Только что несколько человек вскрыли себе вены, они безмолвно истекают кровью. Издавая страшные хрипы и стоны, они постепенно оседают вниз, так как падать им некуда. Находящиеся рядом начинают скользить в луже их крови. Ничего не видя и не понимая, они истошно кричат от испуга и ужаса. В кабине автофургона нарастает шум и гул голосов. Вспыхнувшая снова спичка освещает молодую женщину. Она стоит лицом к дверцам фургона, спиной ко всем остальным, крепко прижимая к себе десятилетнюю, спящую стоя девочку. Это Илона. У неё бледное измученное лицо. Видно, что она старается держаться, но на минуту воля изменяет ей и, обессилев от усталости, смрада и духоты, она вдруг валится прямо на людей. Стоявшего сзади неё молодого мужчину вдруг охватила слепая безумная похоть, которая буквально душит его. Он начинает в темноте тискать груди Илоны, рвет на ней платье, покрывает жадными поцелуями её тело – он пытается её изнасиловать. Раздаётся пронзительный крик Илоны.
Глухой, нарастающий гул голосов из кузова и этот душераздирающий крик услышали закончившие свою трапезу водители автофургона. Сидевший слева со словами «совсем с ума посходили» открыл дверцу, оглядел деревенскую улицу. Ни огонька, где-то залаяла собака. Парень выскакивает из кабины, громко проклинает непролазную грязь деревенской улицы и медленно обходит машину вокруг. Снаружи гул из кузова доносится очень слабо, словно тихий ропот. Солдату не хочется открывать тяжёлые задние дверцы фургона. Он решает не утруждать себя и только громко стучит стальной рукояткой автомата в стенку фургона. Гул голосов стихает. Тогда солдат запрыгивает на колесо и смотрит вверх, хорошо ли держится колючая проволока. Проволока держалась прочно.
Стук караульного в стенку фургона несколько охладил насильника. Другому мужчине, стоявшему поблизости, удалось вырвать Илону из его рук. Илона приходит в себя, прислоняется теперь уже спиной к мягкой обивке дверей, облегчённо вздыхает. «Слава Богу, теперь хоть за спиной у меня никого нет», – шепчет она. Кто-то суёт ей в рот зажжённую сигарету. Она сначала удивлённо отпрянула, понятно: никогда прежде не курила. Потом вдруг затянулась, потом ещё и ещё раз. Сигарета, наверное, немного успокаивает Илону, и она крепче прижимает к себе спящую девочку. Красный автофургон продолжает свой путь. Дома по обеим сторонам дороги появляются всё реже, потом вообще исчезают. Машина набирает скорость и движется быстрей, чем можно было ожидать от такой тяжёлой громадины.
Темнеет. Дорога выглядит пустынной. Сквозь густые ветви деревьев провисает туман. Финк на своём посту:
– Домов давно уже не видно. Проселок. Идём к югу. Думаю, движемся к фронту.
Финк умолкает. Гул внизу усиливается. Солдаты дёргают Финка за ногу, желая знать причину его молчания.
– Ничего не видно, кроме темнеющихся вдали полей и деревьев вдоль шоссе, – отвечает унтер раздражённо. – Я устал.
Финка спустили. Файнхальс приоткрывает глаза, безучастно смотрит на своего соседа, который, оказавшись внизу, снова перебирает что-то в своём чемодане, чем-то погромыхивает.
Голос Файнхальса за кадром
Боже мой, как мне безразлично, есть ли дома по сторонам дороги или только деревья, а за ними тёмные зловещие дали. Как я ненавижу этот фургон, который увозит меня всё дальше, нет, даже не от тебя, Илона, я теряюсь теперь в догадках, где ты можешь быть. Этот фургон увозит меня от того места на земле, где произошла наша встреча. Эта ненавистная машина увозит меня от надежды… Ведь она умирает последней и, несмотря ни на что, ещё живет во мне, теплится. Я думаю о тебе непрерывно, и иногда так живо, так явственно вижу твоё лицо, и твои руки, и слышу запах твои волос… И мне кажется, что ещё чуть-чуть, и я почувствую твоё дыхание… Но это всё просто галлюцинация. На самом деле я один. Этот жуткий автофургон мчит меня неизвестно куда и неизвестно зачем. А ты? Где же сейчас ты?..
В лучах фар красного автофургона ничего примечательного. Но вот у одного из кюветов мелькнул мотоцикл. Около него два солдата шарят фонариком по карте. Через некоторое время машина поравнялась с остановившейся танковой колонной. Один танк повреждён, какой-то парень лежит под ним на животе, другой светит ему карбидной лампой.
Вдоль шоссе снова деревья и густо темнеющие поля. Изредка мимо автофургона проносятся крестьянские хаты, тёмные и неказистые. А вот слева фургон обгоняет идущая на большой скорости колонна грузовиков, набитых солдатами. Вслед за грузовиками, обгоняя их, мчится юркая серая машина с командным флажком. Возле придорожного сарая привал какой-то пехотной части – вид у солдат усталый, некоторые курят, лежа на земле.
Из люка на крыше снова вынырнула голова Финка. Его опять извлекли из кузова, и он принялся за работу.
– Вижу деревню, которую пересекает наш автофургон, слышу выстрелы. Бьёт тяжёлая батарея справа от дороги… Чёрные стволы орудий уставились в небо. Тоже чёрное… – голос Финка дрогнул, он замолчал. В фургоне завопили:
– Ты что там, испугался что ли? Не слышал никогда пушек?
Финк нагибает голову и кричит в темноту кузова:
– Не слышал! Я же служу буфетчиком, в госпитале… В Линце.
– Давай! Давай! – его снова потянули за ногу.
– Вижу пушки, батарею, ведущую огонь… Кровавое пламя вырывается из пушек, из их жерл… На стене амбара красноватые отблески… Дорога пустеет. Становится темнее. Гром выстрелов как будто удаляется…
Файнхальс ничего не слышит, вернее, он ни во что не вслушивается. Выражение лица у него совершенно отсутствующее. Он продолжает грезить, облокотившись о мягкую обивку кузова.
Голос Файнхальса за кадром
Многие могут сказать, что между нами ничего не было. Просто понравились друг другу два человека. Думали друг о друге, сидели рядом. И говорили, говорили… Я вспоминаю, как ты краснела и как упорно не хотела выходить из-за своего стола. Я не думал, что ты позволишь мне поцеловать себя. И всё же поцеловал тебя и ты мне ответила… Как я мог выпустить тебя из объятий?! Надо было бродить вместе по осенним закоулкам и тёмным дворикам этой Сентдёрди, и мы дошли бы до той самой комнаты, у дверей которой я назвал бы тебя женой… Была такая комната, я это знаю точно. Стоило только пойти в город, и мы бы нашли её. Всё равно где – в пансионе, гостинице, на частной квартире… Была где-то в этом городе та самая комната, и на какой-то миг судьбе было бы угодно, чтобы мы нашли в ней пристанище этой ночью. Но мы никогда уже не войдём в эту комнату, никогда… Чудесная это была комната… Что же мне делать? Я так ясно вижу простую деревянную кровать и коврик на полу… Здесь мы могли бы быть вместе, одни, целую ночь… А потом я бы обязательно что-нибудь придумал… Я бы нашёл выход… Важно было только одно: быть вместе и не разжимать рук…
Но так не случилось… Но случилось другое… На самом деле между нами всё произошло: потрясение, понимание, невероятное притяжение друг к другу и нежность… В этом кромешном аду, в этом кошмаре мы стали по-настоящему близкими, мы пробились друг к другу…
Зелёный автофургон продолжает двигаться на север. В кабине, как и раньше, двое водителей. Солдаты во время езды почти не разговаривают, изредка перекидываются словом, другим.
– Ну у нас и мотор. Силён, чёрт, – говорит один из них, изумлённо покачивая головой. Другой прислушивается к мощному ровному гулу мотора и соглашается:
– Силён… Ни малейшего фальшивого звука, ничто не вызывает опасения.
Похолодало – водители укутывают ноги одеялами, продолжают путь, время от времени отхлебывая кофе из своих баклажек. Тихо. Из кузова не доносится ни звука. Там люди стоят по-прежнему впритирку. Некоторым удаётся стоя забыться. Илона не спит. Она стоит всё так же прислонившись спиной к двери фургона, глаза у неё закрыты, лицо сосредоточенное…
Голос Илоны за кадром
Господи, прости меня, грешную… Никак не удаётся по-настоящему помолиться… После того, как на меня напал этот жестокий парень, я почему-то всё не могу собраться внутренне… Я молилась за него, жалкого, наверное, очень несчастного, отчаявшегося, но молитва получалась какой-то рассудочной, холодной. А ещё раньше, сразу как только нас с Марией втолкнули в фургон, я молилась за Файнхальса. Но в сердце было смущение… Всего несколько часов назад он целовал меня… И я целовала тоже… Такое сильное влечение почувствовала я впервые. Началось с самой первой встречи. Я очень боролась с собой, но безуспешно. Хотелось видеть его снова и снова… И где-то очень глубоко поселилась радость… И каждый раз перед встречей внутри сладко занывало под ложечкой… Раньше я была уверена, что такое можно чувствовать только к мужу, отцу детей… А Файнхальс не был мне даже женихом.
Файнхальс, дорогой мой, где ты сейчас? Я знаю точно, что в эту минуту ты думаешь обо мне, ведь мысли передаются на расстоянии, а сильные чувства – тем более…
За эти последние десять часов я пережила голод, и жажду, и отвращение, и сострадание – многое. Но страха не было. И не было сожаления ни о чём. Я поняла, что всему конец. И приняла это. Вот только никак не могу искренне помолиться, как раньше. Помнишь, я тебе говорила, Господу в утешение… Почему-то не получается… Ещё вот что очень больно: ты так никогда и не узнаешь, что случилось после того, как мы расстались с тобой. Я знала, что может произойти то, что произошло. Но очень верилось, что судьба пощадит меня. Когда я, с таким трудом оторвавшись от тебя, примчалась домой – родителей я уже не застала. Соседи рассказали, что их забрали в обед. В квартире была лишь испуганная дочка моей сестры, маленькая Мария. Она только что пришла из школы, и мы побежали с ней в гетто, думали отыскать всех там. Прошли туда через чёрный ход парикмахерской, задыхаясь мчались по пустынным улицам и поспели как раз, чтобы нас втолкнули в готовый для отправки мебельный фургон. Ещё несколько минут я горячо надеялась, что родные окажутся в этом фургоне. Я даже называла их громко, по имени… Но их не было, их отправили гораздо раньше… А теперь ещё раз насчёт сожалений, их правда не было у меня. Хотя я понимаю, каким безрассудством, каким полнейшим безрассудством было расстаться с тобой. «Илона, останься! Расставаться нельзя», – стучит в моём мозгу твой голос, такой родной, такой взволнованный… Ты знал, ты всё знал наперёд, не в подробностях, а по существу. Мужчины, если они такие, как ты, настоящие, мужественные, они главные люди, их надо слушать. Я это всегда чувствовала, хотя никогда не облекала в слова. Родной мой! И всё-таки, если бы я осталась с тобой тогда, десять часов назад, ничего не зная о судьбе близких, я чувствовала бы себя потом предателем. А с этим жить невозможно… «Илона, пойдём вместе, и будь, что будет»… Да! Но для этого нужно было хотя бы не бояться реакции отца на твой проклятый мундир. Я должна была почувствовать в себе силу или право сказать: «Папа, я люблю этого немецкого солдата. Пойми меня, у него просто нет сейчас другой одежды». Но действуя так, надо было, по меньшей мере, ощущать себя равной отцу. А это невозможно: он пожилой героический человек и мудрец. Я уж не говорю о семейной иерархии, она у нас тоже есть. Я глубоко чту отца, и все остальные в доме чтут. Можно было, конечно, надеяться, что он всё поймет, он очень умный и справедливый. Но время! Для этого необходимо было время!.. Где было взять его? Любовь наша была так стремительна, так скоропостижна – осознание не поспевало за чувством… Но нет, я ни о чём не сожалею… Мы уходим все вместе, всей родственной ветвью, и это, может быть, правильно. Богу виднее…
И снова движущийся впёред красный автофургон. Тьма постепенно поглотила отблески орудийного огня. Машина идёт дальше, мимо танков, мимо остановившихся танковых колонн. Из люка на крыше фургона опять появляется голова Финка. Голос у него усталый и недовольный:
– У колодца вижу батарею, здесь пушки поменьше. Раздаются выстрелы. Один, другой. В резком свете вспышек журавль над колодцем похож на тёмную виселицу. Дорога снова пустеет, не знаю, надолго ли… На дороге ничего не видать.
Финка спустили в кузов. Он пробирается на своё место около как будто спящего Файнхальса, садится, переводит дыхание, немного успокаивается. И начинает было рыться в своём любимом чемодане, как вдруг автофургон тормозит на полном ходу. Раздаётся резкий звук бьющегося стекла. Оказалось, машина чуть не врезалась в колонну пехоты – до странности беспорядочную толпу людей, ослеплённых ярким светом фар. В кузове заголосили. Файнхальс открывает глаза, совершенно безучастно оглядывается. Он бы и не открывал глаз, но что-то жидкое и вязкое подтекало под него. «Что это?» – спрашивает он, сам не знаю у кого. Ответить некому, потому что Финка срочно подняли на крышу. Файнхальс подносит к лицу свою руку, которой прежде упирался в пол, принюхивается: «Вино? Откуда?» Тем временем Финк тревожно выкрикивает из люка:
– Вижу ещё одну батарею, слышу трескотню пулемётов. Кажется, мы едем как раз в ту сторону, откуда доносятся пулемётные очереди.
Зелёный автофургон мчится всё дальше на север. Вокруг стоит тишина, всё погрузилось в сон. Из-под колёс машины летят брызги воды – по лужам видно, что недавно прошёл дождь. Деревни, через которые проезжает зелёный фургон, кажутся вымершими. Оба водителя устали, их вытянувшиеся лица посерели и покрылись пылью. Они не разговаривают между собой.
Внутри фургона мало что изменилось. Темно. Душно, кто-то тихонько всхлипывает, кто-то похрапывает. Илона и Мария не спят. Илона поднимает что-то с пола, кормит девочку и ест сама. Они не разговаривают. Илона только гладит Марию по лицу и волосам и прижимает к себе. Девочка засыпает.
Голос Илоны за кадром
Я не перестаю думать о тебе. Мне нравится шептать это «Файнхальс» в темноте, где никто не видит моих шевелящихся губ, и представлять себе, собирать в воображении твоё лицо, всего тебя… Мне всё в тебе нравится, вернее, всё находит во мне отзыв… И это с первой встречи, когда ты в классной комнате гимназии накалывал флажки на карту Европы – твоё серьёзное, горестное лицо запало мне в самое сердце. И ещё руки, такие трепетные, мужские… Мне сразу захотелось, чтобы ты меня обнял. Я сначала очень гнала от себя это, а потом… Мы часами разговаривали, я то соглашалась с тобой, то спорила… Но вокруг тебя сгущалась какая-то особая волнительная жизнь, в которую ты меня втягивал… Знаешь, первое время я почтим не понимала, о чём ты говоришь… Мне так нравился твой голос, я захлебывалась, я утопала в твоих медленных протяжных звуках… И слушала лишь, как из разрозненных созвучий и звонов получаются слова, которые проникают в меня, – и я готова на отзвук. Это было для меня какое-то неизъяснимое откровение…
Рассекая ночь, зелёный фургон продолжает своё движение. Фары высвечивают отдельные дома, иногда церковь на деревенской улице – на мгновение они всплывают из тьмы и, пропустив машину, вновь погружаются во тьму.
Голос Илоны за кадром
Я люблю тебя, я хочу жить с тобой… всегда… Я была бы тебе хорошей женой. У нас были бы дети, мальчик, девочка, ещё мальчик… Я так давно мечтала о детях. Знаешь, для меня вообще дети очень много значат… Мне необходимо их окружение… Их открытость, простодушие, способность радоваться самым простым вещам, их вера в чудеса, готовность к добру – всё это необходимо мне, это меня очень питает… А детское пение… Дети поют безмятежно, как птицы небесные… Наши с тобой дети подросли бы и пели в школьном хоре…
Водители зелёного автобуса делают вторую остановку. Начало светать. Они стоят прямо на шоссе. Сполоснув водкой лица, жуют бутерброды, допивают остатки кофе, доедают тонизирующий шоколад из плоских жестянок. Курят. Повеселели. Немного оживились. Один из них, тот, что сидел слева и первым покончил с едой и сигаретами, вытаскивает из кармана письмо, разворачивает его и вынимает фотокарточку – очаровательная девчушка играет на лужайке с кроликом. Протягивает карточку напарнику:
– Посмотри, славная у меня дочка, правда? Отпускная!
– Да, очень славная! Отпускная, говоришь? Сколько ей?
– Три года.
– А карточки жены нет?
– Есть.
Сидевший слева полез за бумажником.
– Сейчас покажу.
Вытащив бумажник из кармана, он достает из него порядком поистертую фотографию. На ней глуповато улыбается маленькая располневшая женщина с тяжёлыми белокурыми локонами и увядшим утомлённым лицом.
– Красивая?
– Очень.
– Ну трогаемся.
Водитель нажал стартер, мотор завелся сразу. Подождав немного, пока мотор нагреется, водитель дал газ, и зелёный автофургон медленно двинулся по шоссе.
Голос Илоны за кадром
У нас тобой не будет детей, Файнхальс. Мы с тобой больше вообще никогда не увидимся. Но я благодарю Господа за нашу встречу. Я благословляю тот час и то место, где нас свел случай, и мы познакомились. Произошло то, чего я так давно и долго ждала. И видишь, не напрасно… Наша любовь и общность осветила и согрела мои последние дни на земле. И сейчас, в эту самую минуту, согревает.
Да, ещё спасибо за торт. Помнишь, ты принёс мне его в гимназию. Я ещё хотела отнести его в гетто, родственникам. Небольшой пакет с этим тортом – единственное, что я захватила с собой. В толчее фургона у меня выбили его из рук. Некоторое время спустя кусок раздавленного торта я обнаружила в своём кармане, и он оказался удивительно вкусным. Я давала Марии, и ела сама… И потом ещё долго выуживала из кармана маленькие, липкие остаточки… Ничего вкуснее я никогда в жизни не пробовала. Я даже потом несколько раз нагибалась и шарила руками по полу фургона, и мне попадались мелкие, раскрошенные кусочки, пропитанные грязью и сливочным кремом. И мы их тоже ели, и я, и Мария…
| Назад | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | Вперед |
