Пивная. Венгерский солдат смотрит на Файнхальса, что-то бормочет по-венгерски, улыбается. Теперь кимарит девушка. Файнхальс смотрит на часы.
– Вот уже несколько часов я здесь. Время, назначенное Илоной, давно миновало… Ничего, надо ещё подождать… Как я мог не взять у неё адреса? На всякий случай… Впрочем, адрес можно узнать у швейцара в школе или у директрисы. Может, сбегать в школу, узнать адрес и пойти к ней домой? Нет, надо ещё подождать. Слушай, солдат, эта наша с тобой пивная – единственная память о ней, единственное, что меня с ней сейчас связывает. Она сама указала на неё… И она обещала вернуться, прийти сюда. И не лгала, нет! Она вернётся непременно, если это будет в её силах…
Венгерский солдат радостно и одобрительно смеётся в ответ.
Наплыв
Классная комната в бывшей женской гимназии. На парте рядом сидят Файнхальс и Илона.
– Файнхальс! – доносится снизу голос каптенармуса. – Где вы там, черт вас возьми!
– Это вас зовут, – грустно говорит Илона.
– Да. Это каптенармус насчёт моей командировки.
– Идите, прошу вас! Вас не должны здесь видеть.
– Когда вы сегодня уйдёте отсюда?
– Около семи.
– Подождите меня. Я зайду за вами.
Илона кивает головой и вся вспыхивает, опустив глаза.
– На подоконнике в пакете торт – это для вас, – говорит Файнхальс. Потом, приоткрыв дверь, он осторожно выглянул в коридор и выскользнул из комнаты.
Лестница в старой гимназии. Теперь по ней Файнхальс быстро поднимается на четвёртый этаж. Неожиданно останавливается в коридоре, увидев, что Илона вышла из своей комнаты и запирает дверь. Вытащив ключ, она нажимает на ручку и успокоенно кивает головой. Файнхальс смотрит на неё, как мальчишка, во все глаза. В коричневой шляпке и зелёном пальто она ещё привлекательнее, чем прежде. Илона небольшого роста и, пожалуй, чуточку полновата. Но по тому, как Файнхальс смотрит на неё, понятно, как мила ему эта женщина, как сильно он чувствует её, как каждая её черта отзывается в нём и притягивает его. Илона ещё раз нажимает на ручку двери, проверяя, надежно ли она заперта. Затем медленно идёт по коридору, не видя Файнхальса, а тот не отрывает он неё глаз. Внезапно он выходит навстречу. Илона сначала испуганно отпрянула, но сразу заулыбалась. Рада ему.
– Вы же обещали подождать меня, – говорит Файнхальс.
– Простите, я совсем забыла про одно неотложное дело. Я хотела оставить вам внизу записку, что приду через час.
– Вы правда пришли бы?
– Да. Конечно.
– Я провожу вас, подождите минутку.
– Нельзя вам идти туда, куда я иду, – она устало покачала головой. – Нельзя! Но вы не беспокойтесь, я скоро вернусь.
– Куда вы идёте?
Илона опасливо огляделась: в коридоре не было ни души.
– В гетто, с мамой. В гетто.
Во взгляде её напряжённое ожидание. Файнхальс, как бы по ходу дела, спрашивает:
– Зачем?
– Сегодня оттуда вывозят всех. У нас там родственники. Надо принести им хоть что-нибудь в последний раз. Вот и торт ваш взяла... Вы не сердитесь? Это ведь ваш подарок…
– Значит, у вас там родственники? – он берет её под руку. – Я провожу вас.
Так под руку они начали спускаться по лестнице.
– Стало быть, у вас родственники евреи? А ваша мать?
– И мать, и я сама – вся наша семья. – Илона останавливается. – Погодите, я сейчас.
Она высвобождает руку и, вынув букет из вазочки у подножия белой гипсовой статуи Богоматери, заботливо обрывает несколько увядших цветков.
– Завтра я не приду сюда, у меня уроки в другом здании. Вы поменяете воду в вазочке? Пообещайте мне! А если не трудно, смените и цветы.
– Не могу пообещать. Сегодня вечером уезжаю, должен уехать. Только поэтому…
– А то бы сделали, правда?
Файнхальс кивает.
– Чего бы я не сделал ради вас…
– Только ради меня? Но ведь вы тоже христианин…
– Верно, верно, – улыбнулся Файнхальс, – я бы, пожалуй, и так это сделал, да ведь в голову бы не пришло… Подождите меня здесь… Ровно одну минуту, – неожиданно перебивает он сам себя.
Они уже на третьем этаже. Файнхальс метнулся по коридору, влетел в свою комнату. Он наспех запихивает в вещевой мешок свои нехитрые пожитки, разбросанные по углам комнаты, потом затягивает ремень и выбегает. Илона в это время медленно продолжает спускаться по лестнице. Файнхальс нагоняет её как раз у витрины фотографий выпуска 1932 года. Илона задумчиво смотрит на свою фотографию.
– О чём вы думаете? – спрашивает Файнхальс.
– Я думаю о том, какой прекрасной казалась мне жизнь в то время, и почти всегда до этой войны. Меня тогда огорчало только то, что я никак не могла встретить человека, того самого, по душе… Я ведь рассказывала вам, что ушла из монастыря в надежде обрести мужа и детей в этом мире. А в нём сейчас твориться такое… Ну идёмте.
У самых дверей Файнхальс снова обращается к Илоне:
– Подождите меня ещё разочек, последний. Я сбегаю за командировочным предписанием.
Илона ждет Файнхальса на улице, у подъезда. Он очень быстро возвращается и опять берёт её под руку. Они идут по улице, трогательные, близкие. Молчат. Кажется, что им очень хорошо. Илона тихо:
– Видите, дождь перестал… А воздух, ну такой душистый и вкусный, как будто пропитан каким-то приторным ароматом...
Они бредут невзрачными переулками, почти параллельными главной улице, мимо низких домиков с чахлыми палисадниками.
– Ну а вы, как же вы сами не оказались в гетто? – спрашивает Файнхальс.
– Благодаря отцу. Он служил офицером в прошлую войну, был награжден высшими орденами и лишился обеих ног. Но вчера он отослал все свои ордена коменданту города. – Голос Илоны становится напряжённым. – А заодно и свои протезы. Огромный такой коричневый пакет получился… Дальше я пойду одна, – заканчивает Илона неожиданно резко.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы вас видели там.
– Я пойду следом…
– Не надо. Всё равно кто-нибудь из наших увидит, и меня потом из дома не выпустят.
– Вы вернётесь?
– Да, – твёрдо говорит Илона. – Обещаю вам.
– Поцелуйте меня, – сказал Файнхальс вдруг, совершенно неожиданно.
Илона покраснела и остановилась. Тихая улица пустынна. Они стоят у каменной ограды, с которой свисают полузасохшие ветви боярышника.
– К чему поцелуи? – еле слышно говорит Илона, грустно глядя на Файнхальса. Кажется, что она вот-вот заплачет. – Я боюсь их… А сама я ещё никогда никого не целовала…
Файнхальс ставит на землю вещевой мешок, берет у неё из рук сверток и, бережно прижав её к себе, целует, сначала в шею, потом в волосы около уха.
– Илона, видите, это не очень страшно… Правда ведь?
В ответ она горячо обняла его и поцеловала. Почувствовав на своей щеке её губы, Файнхальс взволнованно зашептал ей на ухо:
– Не уходи, уйдёшь – не вернёшься… Так всегда бывает на войне, ты этого просто не знаешь… Не уходи! Останься!
– Нет, – прошептала Илона и покачала головой. – Нет, нет, нельзя… Мама умрет от страха, если я не приду вовремя.
Она ещё раз поцеловала его в щёку и, как бы сама удивляясь своей внезапной решимости, отвела его голову, склонённую на её плечо, и нежно поцеловала в уголок рта. За первым поцелуем последовал следующий и ещё несколько. Потом она остановилась, выпрямилась, посмотрела в глаза Файнхальсу и негромко сказала:
– Знаешь, я давно мечтаю о муже и детях, но никогда не могла представить себе мужчину, которого я буду целовать и который не будет моим мужем… И отцом моих детей… Но сейчас… Нахлынула такая радость, вдруг, несмотря ни на что… Она не может быть случайной… Целую тебя, и впервые не думаю о детях… Просто радуюсь, что ты рядом, так близко… Что я вижу тебя и что увижу снова… И не хочется думать ни о чём… Муж, дети – это всё куда-то отступает… Такое не может быть случайностью, правда?
– Милая, – прошептал Файнхальс, – не уходи! – И снова обнял её.
Илона закрыла глаза, помолчала. Потом доверчиво прижалась к щеке Файнхальса, ласково провела ладонью по его волосам.
– И всё-таки мне надо идти…
Файнхальс поднял голову и посмотрел через её плечо вдаль. В маленьком переулке ни души. Шум с соседних улиц доносится сюда словно откуда-то издалека. Деревца в палисадниках аккуратно подстрижены.
– Не уходи, – повторил Файнхальс. – Останься. Или пойдём вместе и будь что будет. Если я отпущу тебя – это добром не кончится. Поверь мне! Нам нельзя расставаться. Ты просто не знаешь, что такое война… Да ещё эта…
– Но мне сейчас нужно туда пойти, очень нужно…
– Тогда пойдём вместе.
– Нет, ни за что. – Илона мотает головой. – Отец не простит мне этого. Неужели ты не понимаешь?
– Понимаю, – он снова коснулся губами её лица. – Я всё понимаю, даже лучше, чем ты думаешь. Решительно всё. Но я люблю тебя, Илона! Слышишь? Я не хочу, я не могу расставаться с тобой! Останься! Я хочу быть с тобой, милая моя! Обнимать тебя и слышать твоё дыхание… И чувствовать твоё прикосновение… Я хочу видеть тебя каждый день. Я хочу стать тебе необходимым и защищать тебя, если будет нужно. И жить с тобой день за днём, всю жизнь, только с тобой… Илона, останься!
Илона обречённо, медленно высвобождается из его объятий.
– Если бы ты знал, как мне трудно отрываться от тебя. Помнишь, я сказала тебе: это скоро будет. Вот это и пришло, совершенно неожиданно, не в добрый час. Но так сильно, так желанно… И не странно ли: здесь, в этом аду, среди войны, среди беды, так невероятно близко от смерти, наступил мой долгожданный час… И ты, в этом ужасном, ненавистном мне мундире, именно ты внушил мне такое сильное чувство, такое неизъяснимое сокровенное желание. – Илона снова покраснела, закусила губу. Помолчала. – И всё-таки, не проси меня остаться сейчас. Пожалуйста…
– Илона, опомнись! Не уходи!
– Если бы дело было во мне… Ты понимаешь, очень близкие мне, родные люди обречены ни за что ни про что на ужасную смерть… Это будет сегодня или завтра… Совсем скоро… Я хочу улыбнуться им напоследок… Может быть, чуточку приободрить… Я им несу твой торт. Можно? Ты не передумал? – Илона пытается улыбнуться. – А потом отец и мама… Они будут очень за меня волноваться… Не проси меня… Я должна пойти. Но я скоро вернусь. Обязательно.
Она снова немного помолчала.
– Понимаешь, ты – это моё. Бог послал мне тебя, в дар… А они – это мой долг. Но ведь, ты знаешь, мы сначала отдаём долги, а уж потом принимаем дары… И радуемся им.
– Ладно, – чуть слышно произнес Файнхальс, – иди. Где мне ждать тебя?
– Пройдём ещё немного, тут неподалеку есть маленькая пивная. Идём, я покажу…
Они идут вместе, притихшие, прижавшись друг к другу. Файнхальс старается идти как можно медленнее, но Илона торопится и увлекает его за собой. Очень скоро они оказываются на людной улице. Илона показывает Файнхальсу на какой-то невысокий домишко и шепчет:
– Жди меня там.
– Но ты придёшь? – в голосе Файнхальса и тревога, и отчаяние, и надежда.
– Обязательно, – серьёзно и с чувством отвечает Илона. – Я тоже люблю тебя. Очень. Я приду, как только…
Не закончив фразы, она неожиданно для Файнхальса и для себя самой обнимает его за шею и горячо целует прямо в губы. И тут же уходит, быстро, не оглядываясь. Файнхальс долго смотрит ей вслед.
– Господи, – шепчет он безутешно, – какую страшную, какую непоправимую ошибку я совершил.
С этими словами он подходит к двери маленькой пивной.
В пивной тихо и полутемно. На столике прибавилось пустых графинчиков. Венгерский солдат спит, склонившись на плечо подруги. К столику подходит хозяйка, молча ставит ещё два графинчика. Файнхальс смотрит на неё невидящим взглядом и грустно говорит:
– Я жду Илону, но она всё не идёт.
– Да, да, спасибо, – отвечает женщина по-венгерски и уходит.
Файнхальс откидывается на спинку стула, взгляд его скользит по стенам пивной, по совсем захмелевшим молодым венграм, которые сидят рядом, по стоящим на стойке опустевшим бутылкам и графинчикам. Он наливает себе ещё вина и выпивает его, почти автоматически. Пить ему совсем не хочется, это видно. Вино не действует на него, не заглушает боли – судя по всему, боль только разрастается.
Файнхальс останавливает взгляд на часах над стойкой. Лицо у него сосредоточенное, совсем трезвое и серьёзное, только очень усталое.
– Боже мой, – говорит он сам себе с горьким чувством, – как медленно ползут эти стрелки, когда смотришь на них. Но стоит только отвлечься, ненадолго отвернуться, и, когда снова посмотришь на них, кажется, что они просто прыгают по циферблату… Слушай, солдат, как тебя там, Милош, что ли... Ты даже не представляешь себе, каким пустым и ненужным кажется мне мир без неё...
Солдат встрепенулся, виновато заулыбался и, кивая головой, потянулся за графином.
– Понимаешь, я знаю, что её уже ждать бессмысленно. Но я не могу не ждать… Потому что просто умираю от любви… Я встретил ту самую женщину, мою, понимаешь, единственную… Встретил, всё понял – и не смог удержать… Отпустил. А надо было бежать за ней, не отпускать, заставить остаться…
Файнхальс на секунду замолкает, задумывается.
– Но человека ни к чему нельзя принудить. Его можно только уничтожить. Человека не заставишь любить, не заставишь и разлюбить, не заставишь остаться в живых… По-настоящему властвует над ним только смерть… И сейчас ничто не может заставить меня не ждать её. Хотя это безумие. Она не вернётся. Они… задержат её там. Они убьют её. В этом нет сомнения… Понимаешь, она еврейка…
– Юден? – оживился солдат и испуганно замотал головой?
– Не слишком ли многого я захотел? Полюбил еврейку и теперь жду, что эта война пощадит её и отпустит в мои объятия…
– Юден, юден, – снова забормотал солдат и, разбудив свою подругу, что-то начал ей говорить не очень связно.
Файнхальс продолжает, вовсе не обращая внимания на венгра:
– На что я мог рассчитывать, полюбив в такое время еврейку?! Но я полюбил её, вопреки всему, очень полюбил…
Венгры о чём-то переговариваются.
– Солдат, я опять забыл, как тебя… Ты случайно не знаешь, что хотят сделать с венгерскими евреями? Я слышал краем уха, что по этому поводу дело дошло до разногласий между венгерскими и немецкими властями. Что до моих соотечественников, то от них можно ожидать решительно всего… Всего самого худшего… И как я мог забыть взять у Илоны адрес. Ведь самое главное на войне – оставить друг другу адрес. И мы забыли об этом… А ведь Илоне мой адрес ещё нужней: как же она будет искать меня, если вернётся? Однако всё это бред – никогда она не вернётся…
Файнхальс подозвал хозяйку заведения и заказал ещё вина. Пьет. Смотрит на дверь.
– Ты, наверное, не понимаешь, почему я не свожу глаз с двери? – обращается он снова к венгру. – С этой безмолвной, замершей двери… Последний раз она захлопнулась за толстяком с чёрной сигарой, и это было уже давно. Дверь, словно магнит, притягивает меня к себе… Это моя единственная и последняя надежда… Я жду, что вот-вот она всё-таки несмотря ни на что откроется, и на пороге появится Илона…
Все трое, Файнхальс, солдат и девушка, повернули голову и смотрят на тёмный дверной проем. И дверь действительно открывается, но вместо Илоны в пивную входит офицер в сопровождении обер-ефрейтора. Оба в касках, при оружии. Это комендантский патруль. Файнхальс наклоняется к венгерскому солдату.
– Это конец, – шепчет он. – Теперь всё пропало. Вот эти могут принудить ко всему… Это – хозяева смерти. Смерть и в дулах их пистолетов, и в их тяжёлых взглядах, и в их твёрдой походке… А ещё в их полнейшем равнодушии ко всему и ко всем. А если они сами не захотят почему-нибудь в этот раз спустить смерть с цепи, то за их спинами другие, с автоматами и виселицами… И они ждут своего часа...
Вошедшие остановились в дверях, оглядывают пивную. Оглядели и хотели уже уходить, уже повернулись было, но в самом последний момент офицер замечает Файнхальса и медленно направляется к нему. Подошёл. Не говоря ни слова протянул руку. На лице офицера печать усталости. Он делает своё дело с безразличием машины. Видно, что всё это не доставляет ему никакого удовольствия. Он исправно несёт свою службу – и никому никакой поблажки…
Файнхальс вкладывает в протянутую руку офицера свою солдатскую книжку и командировочное предписание. Ефрейтор показывает ему знаками, что пора бы и встать. Файнхальс пожимает плечами, нехотя встает. Окидывает прощальным взглядом полутёмную пивную. Его взгляд задерживается на дрожащей в углу хозяйке, потом на испуганно прижавшихся друг к другу венгерском солдате и его подруге.
– Следуйте за мной, – негромко говорит офицер.
– Я ещё не расплатился.
– У выхода расплатитесь.
Файнхальс надевает ремень, подхватывает мешок и старательно твёрдым шагом направляется к двери. Офицер и ефрейтор идут у него по бокам. У выхода он расплачивается с хозяйкой. Пока она берёт деньги и пересчитывает их, ефрейтор проходит вперёд и распахивает двери. Файнхальс шагнул через порог. Оборачивается к ефрейтору:
– Придраться ко мне будет трудно. Я ни в чём ещё не провинился.
– На войне всякому и всегда есть чего бояться…
– Только не мне, ефрейтор. После того, что я пережил здесь, в этой пивной, мне уже ничего не страшно…
На улице стемнело. Витрины и кафе ярко освещены, и всё кругом выглядит очень нарядно, по-летнему. У самой пивной стоит огромный красный автофургон, раньше в нём перевозили мебель. Задняя дверца его открыта и одна створка опущена под углом на булыжную мостовую наподобие сходней. На тротуаре боязливо жмётся кучка зевак. У машины – солдат с автоматом.
– В машину! – скомандовал офицер.
Файнхальс поднимается по импровизированным мосткам в автофургон. В тёмном кузове чьи-то головы, стволы винтовок. Файнхальс приглядывается: машина битком набита солдатами. Все молчат. Автофургон трогается.
| Назад | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | Вперед |
